Шум падающих вещей

– Ну конечно. Вы же не поедете выращивать картофель, если тяпку видели только на фотографиях.

Валенсуэла открыл коричневую папку, которая лежала у него под рукой все это время, перелистнул страницу, поднял взгляд.

– Университет Джорджа Вашингтона. Вы изучали журналистику, верно?

Элейн кивнула.

– Но я видела тяпки. И я быстро учусь.

Валенсуэла нетерпеливо поморщился.

– У вас три недели. Научитесь, а иначе будете глупо выглядеть и станете обузой.

– Не стану, – ответила Элейн. – Я…

Валенсуэла поворошил бумаги и достал еще одну папку.

– Значит, так: через три дня я встречаюсь с региональными руководителями. Там я узнаю, кому что нужно, и выясню, где вы можете пройти field training. Сейчас точно есть постоянное место возле Ла-Дорады, знаете, где это? Долина реки Магдалена, сеньорита Фриттс. Не ближний свет, но и не безумно далеко. Там не так жарко, как в Ла-Дораде, оно чуть повыше. Из Боготы можно доехать на поезде, легко обернуться туда-сюда, вы же видели, что автобусы тут – угроза общественной безопасности. В общем, место хорошее и не особо популярное. Полезно уметь ездить верхом, пригодится крепкий желудок. Нужно будет много работать с «Общественным действием», знаете, развитие местного самоуправления, повышение уровня грамотности, программы улучшения питания и тому подобное. Всего три недели. Если вам не понравится, сможете оттуда уехать.

Элейн подумала о Рикардо Лаверде. Внезапно ей пришло в голову, что неплохо будет работать всего в нескольких часах на поезде от него. Она перевела название, Ла-Дорада: Золотая.

– Ла-Дорада, – сказала она. – Мне нравится.

– Вначале поедете в другое место, потом в Ла-Дораду.

– Да, хорошо. Спасибо.

– Что ж, – Валенсуэла открыл металлический ящик и достал лист бумаги. – И вот еще, пока не забыл: заполните и отдайте секретарю.

Это была анкета, точнее, копия анкеты, сделанная под копирку. Заголовок состоял из вопроса, напечатанного на машинке заглавными буквами: «Чем отличается ваше место жительства в Боготе от места вашего рождения?». Ниже было щедро отведенное место для ответов, которые предполагались весьма пространными. Элейн заполнила анкету в мотеле в Чапинеро, лежа на животе на расстеленной кровати, пахнущей сексом. Она подложила под нее телефонный справочник и прикрыла ягодицы простыней, чтобы защититься от руки Рикардо, от ее дерзких похождений и распутных набегов. В графе «Физические неудобства» она написала: «Мужчины в этой семье не поднимают крышку унитаза». Рикардо назвал ее избалованной чистюлей. В «Ограничении свободы постояльца» – «После девяти они запирают дверь на засов, и мне приходится будить сеньору». Рикардо сказал, что слишком уж она любит погулять. В «Сложностях с общением» – «Не понимаю, почему они говорят с детьми на вы». Рикардо сказал, что ей еще многому предстоит научиться. В «Поведении членов семьи» – «Сын любит кусать мне соски, когда кончает». Рикардо промолчал.

Вся семья провожала ее на вокзал Ла-Сабана. Это было величественное здание – колонны с каннелюрами, а вверху каменный кондор, раскинувший крылья, который, кажется, вот-вот взлетит и унесет в когтях крышу. Донья Глория вручила Элейн букет белых роз, и теперь, пересекая вестибюль с чемоданом в руке и сумочкой на плече, она уже тихо ненавидела эти цветы, превратившиеся в досадную помеху. Букет, будто перьевая метелка, то и дело утыкался в прохожих, оставляя на полу печальный лепестковый след, а каждый раз, когда Элейн пыталась перехватить его половчее или защитить от жестокой окружающей среды, ей в ладонь впивались шипы.

Отец семейства, в свою очередь, приберег свой дар на потом и достал его уже на платформе. Посреди вокзальной суеты, отбиваясь от чистильщиков ботинок и попрошаек, он объяснил, что это книга одного журналиста, вышла пару лет назад, но все еще хорошо продается, и хоть сам этот тип – тот еще мужлан, книга, говорят, неплоха. Элейн разорвала оберточную бумагу и увидела на обложке девять синих прямоугольников с обрезанными углами, а внутри прямоугольников – колокольчики, солнца, фригийские колпаки, цветочные орнаменты, месяцы с женскими лицами, черепа со скрещенными костями и пляшущих чертенят. Все это показалось ей абсурдным и необоснованным, а название, «Сто лет одиночества» – претенциозным и мелодраматичным. Дон Хулио подчеркнул длинным ногтем перевернутую букву «Е»[70] в последнем слове. «Я поздно спохватился, – извинился он. – Если захотите, можем попробовать обменять на другую». Элейн сказала, что это неважно, что из-за глупой опечатки она не откажется от возможности почитать в поезде. Несколько дней спустя она напишет бабушке с дедушкой: