Шум падающих вещей

В последние выходные приехал Рикардо Лаверде. Он сделал ей сюрприз, доехал на поезде до Ла-Дорады, оттуда на автобусе до Капаррапи и уже на месте стал выяснять точный адрес, описывая парочку гринго, про которых, конечно же, знали абсолютно все. Элейн нисколько не удивилась, что Лаверде и Майк Барбьери сразу же отлично поладили: Барбьери отпустил Элейн на полдня, показать окрестности «ее парню из Боготы» (так и сказал, «твоему парню из Боготы») и сказал, что ждет их вечером на ужин. И тем вечером, сидя посреди огромного пастбища, вокруг костра и в компании кувшина гуарапо[73] – Рикардо и Барбьери часами искали (и находили!), что у них общего. Рикардо, как и Барбьери, не любил агуардьенте, отец Барбьери был пилот, развозил воздушную почту, и они обнимались и говорили о самолетах, Рикардо широко распахивал глаза, рассказывая о своих курсах и инструкторах, и тут вступала Элейн, начинала расхваливать Рикардо и повторять чужие похвалы его таланту пилота, а потом Рикардо и Майк обсуждали Элейн в ее присутствии, какая она хорошая, какая красивая, ну да, какая красивая, и глаза у нее такие, говорил Майк, да, глаза – особенно, говорил Рикардо, они принимались хохотать и обменивались секретами, словно не только что познакомились, а жили вместе в общаге, а потом пели For she’s a jolly good fellow[74] и хором сокрушались, что ей нужно ехать в другое site, this site should be your site, fuck La Dorada, fuck The Golden One, fuck her all the way[75], и поднимали тосты за Элейн и за Корпус мира, for we’re all jolly good fellows, which nobody can deny[76].

На следующий день, хоть голова у него раскалывалась от гуарапо, Майк Барбьери собственнолично проводил их на автобус. Все трое прибыли на площадь верхом, словно поселенцы иных времен (правда, они восседали верхом на тощих клячах, которые едва ли могли бы принадлежать поселенцам иных времен), и на лице Рикардо, галантно тащившего ее багаж, Элейн увидела нечто, чего не видела никогда раньше: восхищение. Восхищение ею, легкостью, с которой она передвигалась по деревне, и теплотой, которой к ней прониклись местные фермеры всего за три недели, тем, как естественно, но в то же время уверенно она вела переговоры. Увидев в его лице восхищение, Элейн почувствовала, что любит его, что неожиданно прониклась чем-то сильным и новым к этому мужчине, который, кажется, тоже любил ее. И в эту самую секунду она подумала, что счастливый момент настал: эти места больше не застигнут ее врасплох. Конечно, будут еще неожиданности: в Колумбии люди всегда умудряются быть непредсказуемыми – в манерах, в поступках; никогда не знаешь, что они думают на самом деле. Но теперь Элейн чувствовала себя хозяйкой ситуации.

– Спроси меня, просекла ли я Колумбию, – сказала она Рикардо, садясь в автобус.

– Ты просекла Колумбию, Элена Фриттс? – спросил он.

И она ответила:

– Да. Я просекла Колумбию.

Как же она ошибалась.

V. What’s there to live for? [77]