Шум падающих вещей

Так что Элейн пришлось отложить отъезд в Ла-Дораду на две недели, и за это чудовищно короткое время она с помощью будущей свекрови (которую пришлось для начала убедить, что нет-нет, она не беременна) организовала скромную, почти что тайную свадьбу в церкви Святого Франциска. Элейн полюбила эту церковь с первых дней в Боготе, ей нравились толстые каменные стены, покрытые влажной испариной, нравилось входить с одной улицы и выходить на другую, нравилось жестокое столкновение света и сумрака, тишины и шума. За день до свадьбы Элейн отправилась прогуляться по центру (Рикардо сказал бы – провести рекогносцировку). Переступив порог церкви, она подумала о шуме и тишине, о свете и сумраке, и взгляд ее уперся в освещенный алтарь. В тот день церковь показалась ей знакомой, но не просто как место, где она бывала раньше; это было знакомство более глубокое и даже интимное, словно она когда-то читала описание в каком-нибудь романе. Она глядела на робкое пламя свечей, на хрупкие желтые лампады, подвешенные к колоннам, будто факелы. Сквозь витражи пробивался свет и освещал пару попрошаек, которые спали, скрестив ноги и сложив руки на животе, словно мраморные статуи на надгробии папы римского. Справа будто бы полз на четвереньках Христос в человеческий рост; ясный день мощно врывался в здание через другую дверь, бил ему в лицо, и в его свете сияли шипы тернового венца и изумрудно-зеленые капли, слезы и пот Христа. Держась левой стороны, Элейн прошла вглубь, к алтарю, – и увидела клетку. В клетке, словно зверь на выставке, был заперт еще один Христос, и волосы у него были длиннее, кожа – желтее, а капли крови – темнее, чем у первого. «Это лучшее, что есть в Боготе, – сказал ей как-то Рикардо. – Клянусь тебе, он круче любого Монсеррате». Элейн наклонилась, приблизив лицо к табличке: «Христос в агонии». Она сделала еще пару шагов к амвону и заметила латунную коробочку с надписью: «Положите пожертвование, и образ осветится». Она нашарила в кармане монету, взяла ее двумя пальцами, будто облатку, чтобы увидеть свет: одно песо, темное клеймо, будто монета побывала в огне. Элейн опустила монету в желобок. Христос ожил под краткой вспышкой прожекторов. Элейн почувствовала или, скорее, поняла: она будет счастлива всю жизнь.

Затем наступил день свадьбы, который Элейн прожила будто в дымке, будто все это происходило с кем-то другим. Семья Лаверде устроила праздник у себя дома: донья Глория разъяснила Элейн, что за такой короткий срок совершенно невозможно арендовать помещение в клубе или другое более пристойное место, но Рикардо, который слушал подробные объяснения молча, изредка кивая, дождался, пока мать выйдет, и рассказал Элейн правду. «У них нет ни гроша, – сказал он. – Лаверде все заложили». Это открытие потрясло Элейн меньше, чем можно было ожидать: множество мелких деталей в последние месяцы подготовили ее к этой новости. Но ее удивило, что Рикардо говорит о своих родителях в третьем лице, так, словно их банкротство его не касается.

– А мы? – спросила Элейн.

– Что мы?

– Что мы будем делать? Моя работа много денег не приносит.

Рикардо посмотрел ей в глаза и положил ладонь ей на лоб, словно проверяя температуру.

– На первое время хватит, – сказал он, – а дальше поглядим. Но я бы на твоем месте не беспокоился.

Элейн подумала, что она и не беспокоится, и спросила себя, почему. А потом спросила Рикардо:

– А почему ты бы не беспокоился на моем месте?

– Потому что для пилота вроде меня работа всегда найдется. Это точно, и обсуждению не подлежит.

Позже, когда гости разошлись, Рикардо повел ее в комнату, где они впервые переспали, усадил на кровать, предварительно скинув немногочисленные свадебные подарки, и Элейн подумала, что он хочет поговорить о деньгах, что он сейчас скажет ей, что у них нет денег на медовый месяц. Но нет. Он завязал ей глаза чем-то толстым, пахнущим нафталином – возможно, это был старый шарф – и сказал: «С этого момента ты ничего не увидишь». Элейн позволила свести себя по лестнице вниз с завязанными глазами, выслушала прощальные слова новых родственников (кажется, донья Глория плакала), вышла в вечернюю прохладу, села в машину, решив, что это такси. По пути неизвестно куда она спросила, что это все такое, а Рикардо сказал ей молчать и не портить сюрприз. Элейн почувствовала, как машина остановилась, открылось окно, Рикардо представился, его почтительно поприветствовали, затем открылась дверь и послышался лязг металла. Она вылезла из такси и ощутила под ногами неровную поверхность; порыв холодного ветра растрепал ей волосы.

– Тут лестница, – сказал Рикардо. – Не торопись, а то упадешь.