Шум падающих вещей

За пару дней до Рождества Элейн вернулась домой после долгих тщетных переговоров с местным врачом, умирая от желания помыться, смыть с себя пыль и пот, и обнаружила, что у них гости. Уже темнело, и в окнах соседей потихоньку зажигались тусклые огни. Она привязала Трумана к ближайшему столбу, обошла дом, прошла через садик и кухню. Шаря в пенопластовом холодильнике в поисках кока-колы, она услышала голоса. Они доносились не из спальни, а из гостиной, оба голоса были мужские, так что она решила, что к ним заявился без приглашения какой-нибудь знакомый, которому что-то от нее понадобилось. Так уже случалось не раз. Элейн жаловалась, что колумбийцы убеждены: миссия Корпуса мира – делать все дела, которые им самим не под силу или просто наскучили. «Это колониальное мышление, – говорила она Рикардо, когда об этом заходил разговор, – столько лет за них все делали другие, они привыкли, и эта привычка так быстро не выветрится». От одной мысли о том, что сейчас ей придется приветствовать гостя, обмениваться с ним чередой банальностей, расспрашивать о семье и детях, доставать ром или пиво (потому что кто знает, в какой момент это знакомство пригодится, а еще потому, что в Колумбии работа ничего не решает; решает дружба, настоящая или притворная) – от одной этой мысли она ощутила бесконечную усталость. Но тут в одном из голосов она различила акцент, да и ленивый тембр ей показался знакомым. Она заглянула в комнату и еще до того, как ее заметили, увидела Майка Барбьери и тут же рядом с ним Карлоса, мужчину с заячьей губой, который помогал им в Капаррапи. Видимо, мужчины ее услышали или почувствовали ее присутствие: все трое одновременно повернули головы в ее сторону.

– Ну наконец-то! – сказал Рикардо. – Давай, не стой там, иди сюда. Они к тебе пришли.

Много позже, вспоминая тот день, Элейн будет вновь и вновь поражаться тому, как она сразу же, безо всяких причин или доказательств, поняла, что Рикардо лжет. Нет, они пришли не к ней, поняла Элейн, едва услышав эти слова. Она протянула руку Карлосу (тот даже не взглянул ей в глаза) – и ощутила холод и неловкость; она поздоровалась на испанском с Майком Барбьери, принялась расспрашивать, как идут дела и почему это он не явился на последнее собрание, – и ее охватили тревога и недоверие. Рикардо сидел в плетеной качалке, которую им продали по хорошей цене на ремесленном рынке, а оба гостя – на деревянных лавках. В центре стола, на стекле, лежали бумаги, которые Рикардо быстро сгреб в кучу, но Элейн успела разглядеть крупный хаотичный рисунок, нечто вроде эктоплазмы в форме американского континента или, точнее, американского континента, нарисованного ребенком.

– Что это вы делаете? – спросила Элейн.

– Майк отпразднует с нами Рождество, – сказал Рикардо.

– Если ты не против, – добавил Майк.

– Конечно нет. Ты будешь один?

– Один. Кроме вас двоих мне больше никого и не надо.

Карлос встал, указал Элейн на свою скамью, словно уступая ее, и, бормоча нечто, что могло быть (а могло и не быть) словами прощания, поднял толстую ладонь и направился к двери. По спине его спускалось длинное пятно пота. Элейн оглядела его сверху вниз: пояс выбился из шлевки, брюки тщательно отглажены, кожа на пятках сероватая, сандалии стучат по полу. Майк Барбьери посидел еще немного, успел выпить пару стаканов рома с колой и рассказать, что к нему на Thanksgiving[84] приехал волонтер из Сакраменто и научил звонить в Америку по ham radio[85] – чистое волшебство! Надо только найти по радиолюбителю здесь и в Штатах, дружественных владельцев приемника, которые готовы одолжить его и настроить связь, – и можно разговаривать с семьей, не платя ни доллара. Спокойно, все легально, ничего незаконного. А может, и есть чуть-чуть, но какая разница: он самолично поболтал с младшей сестрой, с другом, которому задолжал денег, и даже с девчонкой, с которой встречался в университете и которая когда-то давно вышвырнула его из своей жизни, но теперь время и расстояния смягчили ее сердце, и она простила ему худшие грехи. И все это совершенно бесплатно, ну не чудо ли?