Шум падающих вещей

Барбьери уже два года провел в Корпусе мира в Колумбии, до этого – еще два в Мексике, работал с фермерами между Иштапой и Пуэрто-Вайярта, а до Мексики пробыл несколько месяцев в бедных районах Манагуа. Он был высокий, жилистый, светлокожий, но загорелый, и частенько разгуливал без рубашки, в одних шортах и кожаных сандалиях, но с неизменным деревянным крестом на груди. Навстречу вновь прибывшей Элейн он вышел с банкой пива в руке и тарелкой маленьких арепас[71] непривычной для нее текстуры. Элейн раньше не встречала никого столь словоохотливого и при этом столь искреннего; уже через несколько минут она знала, что Майку двадцать шесть лет, что он болеет за «Чикаго Кабс», терпеть не может крепкое спиртное (это усложняет ему жизнь в Колумбии) и до ужаса боится скорпионов. Он посоветовал Элейн купить открытую обувь и каждый раз хорошенько осматривать ее перед тем, как надеть.

– Тут есть скорпионы? – спросила Элейн.

– Может, и есть, Элейн, – сказал Барбьери тоном пифии, – может, и есть.

В квартире, располагавшейся на втором этаже небесно-голубого дома, было две спальни и гостиная почти без мебели. На первом этаже дома работал магазинчик – пара алюминиевых столов и прилавок (ириски из панелы, бисквиты, сигареты «Пьельроха») – а сразу за прилавком происходило чудесное преображение, пространство превращалось в дом; там жила пара, державшая магазин. Их фамилия была Вильямиль, и было им не меньше шестидесяти. «Май[72] сеньоры», – так Барбьери представил их Элейн, а поняв, что они не разобрали имени новой постоялицы, прибавил на хорошем испанском: «Она тоже гринга, как и я, но ее зовут Элена». Так они и стали к ней обращаться, когда спрашивали, хватает ли ей воды, и когда приглашали заглянуть в магазинчик поздороваться с местными пьянчугами. Элейн переносила это стоически, тосковала по дому Лаверде, стыдилась собственных мыслей избалованной девчонки – и при этом всеми силами старалась избегать Вильямилей. Бетонная лестница с внешней стороны дома позволяла ей оставаться незамеченной, поднимаясь к себе. Барбьери, обходительный до бесцеремонности, никогда этой лестницей не пользовался: каждый день он забегал в магазин рассказать о своих победах и провалах, послушать истории Вильямилей и их покупателей, а также пытался растолковать старикам, каково положение темнокожих в США или о чем поют «The Mamas & The Papas». Элейн наблюдала за ним и восхищалась. Лишь потом она поняла, почему: этот открытый любопытный мужчина, который нахально ее разглядывал и разговаривал так, словно мир ему что-то должен, напоминал ей о Рикардо Лаверде.

Двадцать дней, двадцать жарких дней полевого обучения Элейн проработала плечом к плечу с Майком Барбьери и с местным руководителем «Общественного действия», низкорослым и молчаливым, с усами, прикрывавшими заячью губу. У него, для разнообразия, было простое имя: его звали Карлос, просто Карлос, и ей чудилась скрытность или даже угроза в этой простоте, в его умении появляться из ниоткуда, словно призрак, чтобы с утра забрать их, и точно так же исчезать вечером, высадив их возле дома. Элейн и Барбьери, по установившейся традиции, обедали у Карлоса дома, в перерыве между работой с фермерами из соседних районов, встречами с местными политиками и бесплодными переговорами с собственниками земли. Элейн обнаружила, что их работа в деревне состоит в основном из говорения: чтобы обучить крестьян выращивать кур с мягким мясом (нужно было запереть птиц в тесном месте, не давать им бегать по двору), чтобы уломать местных политиков построить школу (от центрального правительства никто уже ничего не ждал) или чтобы убедить богатых, что волонтеры Корпуса мира – не просто банда антикоммунистически настроенных крестоносцев, вначале нужно было сесть за стол и пить, пить, пить, пока не перестанешь понимать слова. «Так что я тут, в основном, разъезжаю на полудохлых клячах и веду беседы с полупьяными людьми, – писала Элейн. – Но, думаю, сама не замечая, чему-то учусь. Майк сказал, что в Колумбии это называют „просечь“. Разобраться, что к чему, научиться действовать правильно, все такое. В общем, погрузиться во что-то. Этим я и занимаюсь. А, и вот что: не пишите мне больше сюда, следующее письмо посылайте в Боготу. Я сейчас поеду туда, там закончу обучение, а дальше – в Ла-Дораду. Там уже все будет всерьез».