Шум прошлого

— Короче, я не знаю и не представляю кто это! — раздражённо ответил Костя. — Теперь художников пруд пруди… Ну, а таким бездарям, как этот, нужно руки ноги обломать! Сегодня, я был в музее, долго бродил, смотрел, сидел… был потрясён красотой. И понял, может быть только сейчас, — голос у него задрожал, — что я никогда не смогу стать великим художником. Обо мне никто и никогда уже через двадцать лет не вспомнит, а что тут говорить о веках. Я думал, мучился, пытался понять смысл жизни, творчества, но сколько бы я не старался себя перелопатить, переучить или возвысить свой ум до небес — ничегошеньки не выходило. Почему? Да вероятно, потому, что я посредственность и всё что я делаю это одно подражание, выпендривание, погоня за модой и все мои муки творчества это муки самолюбивой ущербности…

— Причём здесь ты? Я ведь твоих картинок не видел. Посмотри получше, приглядись. Видишь тут стоит закорючка вроде буквы 3, а к ней прилепилось К… может он Зураб? А может и наоборот это 3 начальная буква фамилии. Мой хозяин готов меня отправить в Питер, деньги дать, комиссионные отвалить… жалеет он что не купил тогда побольше работ у этого парня. Ты себе не представляешь каким успехом пользуются эти работы у наших клиентов.

— Слушай, мне пора идти. Поздно уже.

У Кости рябило в глазах и он никак не мог понять сколько показывают стрелки его часов. То ли два часа ночи, то ли четыре. Усталость в ногах и дневные переживания навалились как стопудовый мешок с землёй.

— Ты для этого меня зазвал в кабак? Глупо получилось. Зря потратился, ужин небось стоил бешенных денег.

— Не остри, мне не до смеха…

Барс подошёл к застеклённой витрине, снял со своей шеи длинный шнурок с ключом, который прятался у него где-то рядом с нательным крестом, раскрыл стеклянные дверцы, откупорил одну из огромных матрёшек и в руках у него оказался толстый туго свёрнутый и перехваченный резинкой рулончик с евро.

— Здесь пять тысяч. У меня одна надежда на тебя.

— Неужели ты хочешь чтобы я взял эти деньги и искал..?! — язык не поворачивался произнести «этого художника», нужно было бы прибавить слово «бездарного», но тут уже пахло мазохизмом.

Он сцепил руки за спиной, как это делают дети и решительно замотал головой.

— Нет и нет!

— Послушай. Ты эти деньги должен передать одному человеку. Это моя сестра. Она неизлечимо больна, у неё будет химия через неделю. Мы с ней одни на свете, выросли в детдоме. Я ведь на эту Италию «подписался» только ради неё. Как узнал я от врачей, что спасёт её только операция, так чуть с ума не сошёл. Где такие деньжищи достать? А тут этот мужик подвернулся, предложил поехать к нему в Неаполь, ну и всё прочее, то что ты уже видел и знаешь. Пользуюсь всяким случаем передать деньги Насте. Ты мне показался надёжным парнем, да к тому же свой из Питера, возвращаешься через пару дней. А про этого неизвестного художничка, просто так спросил, к слову. Мир ведь тесен, кто знает, может ты его встречал.

Костя такого оборота событий не ожидал.

Перед ним уже был не Барсик, не хитрый расчётливый хапуга, не ловкий художник, а поверженный горем одинокий, усталый молодой человек. Как губкой смывают с бумаги неудачный акварельный подмалёвок, так и с Барса вдруг, в один миг смыли весь грим.

— О чём ты говоришь?! Конечно, возьму… и не беспокойся, я всё передам твоей сестре. Пиши телефон.

Барс присел на табуретку, написал записку, передал всё Косте.

— Спасибо, я твой должник. Настя тебе понравиться. Она такая хорошая девушка, страшно подумать, ей всего-то двадцать, а смерть тут как тут.

Я тебя довезу до гостиницы. Сейчас ночь, а с такой кучей денег рисковать не стоит.

Барс закрыл дверь галереи, они поднялись в пустой ресторанный зал, где вместо официантов уже хозяйничали женщины со швабрами и в воздухе пахло мылом.

На улице, почти у самого входа в ресторан был «прикован» мотороллер Барса.

До гостиницы они домчались за десять минут.

— Я, как только передам деньги Насте, сразу тебе позвоню. И знаешь, спасибо тебе. Ты даже представить не можешь, как я тебе благодарен!

Барс крепко обнял его.

А в голове у Кости уже наметился план действий: вернуться и сжечь всё, что он намалевал за эти годы… Нет, лучше порезать на куски…!

* * *

Уже потом в Питере, при встрече с несчастной девушкой, он с омерзением вспоминал прежнего себя. Знал бы он тогда, в Неаполе что всё, окончательно всё изменится в его жизни! Трудно даже было вообразить, что встреча с Барсом станет поворотной точкой в его оценках добра, зла, любви, искусства и многого другого, о чём он никогда не задумывался, дожив до тридцати пяти лет.