Шумерский лугаль

Мы стоим вдвоем как раз посередине между двумя приготовившимися к бою армиями. У шушанцев восемь фаланг копейщиков (на две меньше, чем у нас), но сотен семь лучников (на три сотни больше) и двадцать шесть колесниц, которых у нас нет совсем. К тому же, наши враги уверены, что во время битвы нам в тыл ударят горцы, не подозревая, что их сукины сыны в очередной раз оправдывают свою сущность, передумав участвовать в заварухе, которую сами и замутили. После попадания в засаду за нами шел на большом удалении только маленький отряд соглядатаев. Убедившись, что мы спустились в долину, одна половина их пошла назад, а вторая осталась узнать результат сражения.

Я салютую саблей в лучших традициях западноевропейских дуэлей, давая понять, что готов к бою. Мой соперник поднимает копье над плечом и с громким протяжным криком трясет его в воздухе, после чего шагает вперед и норовит выколоть мне глаза. Я отбиваю копье саблей. Древко сухое, упругое, поэтому всего лишь надрубаю его ниже наконечника. Впрочем, этого хватает. Шушанец с размаху колет копьем во второй раз, попадает в щит, и древко ломается в месте надруба. Соперник отшагивает, выбрасывает древко без наконечника и шустро выхватывает топор. Держит шипом вперед, намереваюсь пробить мой шлем или доспех. Только вот теперь преимущество у меня, потому что сабля длиннее. Когда он бросается в атаку, прикрываясь щитом по привычке от колющих ударов, а делаю шаг вправо и наношу рубящий удар елманью по незащищенному левому плечу у локтя, легко рассекаю бугрящиеся мышцы и перерубаю кость, но не полностью. Левая рука со щитом сразу обвисает и покрывается кровью, текущей ручьем из рассеченной плоти. Завопив от боли и ярости, соперник наносит удар топором, попав в щит. В этот момент я рассекаю саблей его левую ключицу у шеи и глубже, до грудины вместе с бронзовой бляхой на доспехе. Наши взгляды встречаются, и я вижу, как из темно-карих глаз как бы вытекает внутрь черепной коробки смесь эмоций, разных и ярких, и их место занимает тусклая поволока. Выдернув саблю и стряхнув с нее алую кровь, делаю еще шаг вправо и наблюдая, как безжизненное тело сгибается, будто собирается присесть, а потом неуклюже валится вперед и вправо. Я победно поднимаю саблю и щит, в котором застрял топор, и под рев своих подчиненных иду к ним. Можно было бы забрать и остальное оружие и доспехи побежденного, но я не делаю это, как бы даю понять, что все равно будут мои, потому что мы победим. Метрах в пятидесяти от первой шеренги фаланги, стоящей в центре, перепрыгиваю через канавку с полметра шириной и глубиной, которая тянется параллельно строю от края до края его. Мои саперы вырыли канавку ночью. Мой приказ удивил их. Пока что не принято подготавливать позицию перед сражением, потому что неизвестно, где оно произойдет. До простой мысли заманить врага туда, где тебе выгодней, раньше не додумывались. Надеюсь, канавка окажется неприятным сюрпризом для вражеских колесниц. Два копейщика с большими щитами из передней шеренги выходят из строя, а те, кто стоят за ними, поворачиваются ко мне боком, образуя проход через фалангу, чтобы я мог добраться до своей колесницы. Смотрят на меня с восхищением. Каким бы ты ни был хорошим командиром, но, вспоминая тебя, рассказывать будут, как справился с лучшим вражеским воином в поединке.

Колесница метрах в пятидесяти позади последней шеренги и повернута к ней, как бы давая понять, что убегать я не собираюсь. Возница стоит перед дикими лошадьми, придерживает их, чтобы не двигались. Я поднимаюсь на колесницу, оглядываю своих воинов. Они смотрят на меня, ожидая приказ. В их глазах теперь больше уверенности: моя победа — это проявление воли богов, которые дали понять, на чьей они стороне. Без богов в этом обществе никак, даже в кусты не сходишь.

— Начали! — кричу я, помахав лучникам, которые разделены на две равные группы и стоят на правом и левом флангах.

От обеих групп отделяются по полсотни стрелков, выходят вперед, смещаясь заодно к центру. Заметив их движение, выходят вперед и вражеские лучники, все сразу. Мои не отходят далеко, выпускают по несколько стрел по навесной траектории по вражеским копейщикам и сразу начинают пятиться на исходные позиции, чтобы не попасть под обстрел врага. Их действия трактуются противником, как испуг. Шушанские лучники убыстряют шаг, тем более, что по ним почти не стреляют. Они не обращают внимания, что мои стрелки отошли на фланги. Перед шушанскими лучниками такая прекрасная цель — построенная фаланга. Она большая, не промахнешься, и не отвечает.

— «Черепаха»! — кричу я копейщикам.

Командиры фаланг дублируют мою команду, и сразу слышится перестук щитов, которые, сталкиваясь с соседними, поднимают над головой. Вторая шеренга еще и наклоняет передний край своих щитов, чтобы прикрывали головы стоящих в первой. Теперь им не страшны вражеские стрелы, которые тучами летят в нашу сторону.

Когда враг начинает добивать и до моей колесницы, и нам с возничим приходится прикрывать щитами себя и диких лошадей, я отдаю третий приказ и опять лучникам:

— Стреляем!