Шуршание философа, бегающего по своей оси

Успокоиться. Что-то читала… «При дрожи образуется дополнительное тепло»… «Человек связан с потомством стадией одной клетки»… «Душа – это недоизученные функции мозга»… Всё не то. Успокоиться. Всё не то, но уже не изменить, точка невозврата тогда ещё поставлена была, и лучше сразу себя наказать, и больше никогда-никогда не вспоминать, как она лежала там, и вокруг была кровь, и это была кровь её человеческого продолжения…

Теперь какой-то металл в голове, и это уходит из неё медленно, по прозрачным проводам капельницы, и ей снится, как по ним ползет длинный червь, который растягивается и бледнеет, и становится жидкостью, и входит в ее вену… И он выедает из неё трупный яд, который она не смогла вывести из себя сама, и он выедает сначала яд, а дальше заползает прямо в сердце…

– Сатори, просыпайтесь! Просыпайтесь!

Она подняла веки, с трудом, но так хотелось открыть глаза, и она огляделась и увидела себя на кушетке, голубого цвета простынь, по сторонам белые потолки везде, белые потолки, и на них стоит её подпись. Здесь она проснулась, и сразу же надо уходить. И она опускает ногу, ещё слабая, но уже пытается встать.

– Для этого ещё рано, отдохните пока.

– Но мне надо уходить, я везде расписалась, вы всё закончили, и капельница отключена.

– Пока вы не можете уходить. Вы очень слабы.

– Я очень слаба…

– Но вы в порядке?

– В полном порядке.

И Сатори лежит так, с мягким телом, и теперь уже ощущает, как у неё эта дорожка внутри образуется, по которой острые мурашки будущего: намёки, планы и этот качественный приоритет – собственная жизнь, вот же он, чётко вычерчен. Это приоритет, и как она могла позабыть? Надо домой идти. Теперь она пойдет домой, забудет про потолки и пойдёт домой, и будет радоваться, видеть цветное, мечтать и танцевать босиком, красивая, танцевать будет, размахивая шёлковыми волосами…

Она ещё немного полежала тут, а потом встала и шла. Шла босая, удачливая, свободная от всего этого: от ощущений, зависимости, памяти, и могла смотреть на предметы (видеть их) , могла улыбнуться цветочнику, могла выкашляться – смеялась. Это было так по-новому: мир открылся, и, она совсем новая в нём, и больше ничто не плачет внутри, ничто не наказывает её…

Она встретила врача по дороге, и он отругал её за босые ноги, и они шутили по-доброму. А потом была контрольная экспертиза по плану, и они отправились в инкубаторий проверить, что Сатори ничего не чувствует. Там дети лежали в стеклянных вазах, и она посмотрела на каждого, и ни один не вызвал у неё никакой эмоции.

– Удалось, – сказала она врачу. – Все такие однообразные кожаные бочки, и это просто дети, как есть просто люди или просто ситуации. Я ничего не чувствую, вообще ничего, и нет плохих воспоминаний, я совершенно довольна.

– Тогда я могу вас выписывать. Поздравляю.

Какие-то формальности, отказы, афиши, а после она летала по городу и видела всё, видела, она была такой легкой теперь, она не могла вспомнить, что лишило её этой радости… Она шла по городу, который раньше отмер, а теперь двигался, и улыбалась этому времени, и внутри росла такая толстая защитная пустота, и теперь можно было жить, в этом состоянии только и можно было жить…

– Простите! – она задела ногу пожилого мужчины, который сидел на скамейке со своей газетой, и, видимо, со своей женой.

– Ничего.

– Хорошего дня!

И Сатори полетела дальше. А пожилой мужчина долго всматривался ей вслед. Огляделся по сторонам.

– С каких это пор по парку стали разгуливать голоса?

– Это из клиники, скорее всего. Там эти модные женские операции делают – удаляют самый главный инстинкт, и потом они как будто живут лучше прежнего, живут ради себя, и ничто их не мучает.

– Но на самом деле они призраки…

– Страшно это всё.

– Ну и времена.

Старики покряхтели ещё недолго – что-то вспоминали, а потом сложили газеты, встали, и она взяла его под руку. Немного размыло после дождя. Они шли по парку, и за ними тянулись четкие человеческие следы. А рядом с ними прогуливались другие люди, и тоже оставляли следы, как чертили будущее, шли на прямых ногах также, смеялись, но при этом чертили будущее. И это были красивые рисунки.

ГЛАДИТЬ КАК МОРЕ

Он долго подбирал брюки под эту встречу, и в итоге надел самые приличные – ведь надо будет произвести эффект для начала, и потом тоже, надо будет казаться стабильным и однородным. Себе казаться. Он давно уже так – не живёт, а кажется. Теперь зачем ему идти? Как же – новые виды поведения. Все они делают это, и ему надо попробовать непременно – человеческий инстинкт. Страх тоже – идёт и чешет его. Боязнь одиночества. Зрелость. И что-то с причёской – заглянул в себя, волосы дыбом встали. Ну да, пусто там, нет ничего. Что ни человек, то мель. И он мель. Такие времена.