Шуры-муры на Калининском

Быт их был скромен, можно даже сказать, аскетичен. Готовить Павочка не готовила, ели обычно в пельменной рядом с театром или молча сухомятничали в закулисном буфете для артистов. Модеста это вполне устраивало. Когда же к ним приходили гости, случалось и такое, Пава произносила свою сакраментальную фразу: «Еды нет, ударим сервировкой!» — и таки да, ударяла. Себя украшать совершенно не умела или не хотела, отдыхая от тяжелого сценического грима, но пространство вокруг — да. Льняные салфетки с мережкой, затейливые подставки под столовые приборы, белоснежная скатерть с вышивкой, старинный мамин сервиз, маленькие серебряные солоночки индивидуально для каждого гостя, вазочки с цветочками и россыпь затейливых старинных приборов неизвестного предназначения, но безумно красивых и радующих глаз. К слову сказать, ими ни разу никто не пользовался, брать-то этими резными лопатками, затейливыми щипчиками и высокохудожественными половниками было особо ничего. Так, лежали для красоты и амбьянса, как в музее на витрине. В общем, было не что поесть, а на что посмотреть. Все это серебряное столовое богатство вручила ей из дореволюционных запасов мама, как только Павочка вышла замуж. Вручить — вручила, но готовить не научила. Да и когда ей было, маме-то, заслуженному врачу — лечила, бегала по вызовам, писала диссертацию, не до готовки. Поэтому из еды для гостей у Павочки всегда было более чем скромно: толсто и неряшливо нарезанный бородинский хлеб, холодная вареная картошка в мундире, когда с костлявой селедкой, когда с неровно вскрытой банкой рыбных консервов, застывшая комом (всегда почему-то казалось, что вчерашняя) гречка с тушенкой и тертая морковка с шинкованной капустой — салат «Весенний». Пава гордо ставила его на середину стола, потому что сама, своими белыми руками, совершенно не предназначенными для физической работы, терла для гостей морковку. Бывало, что спрашивала у Лидки какие-то новые рецепты полегче, чтобы разнообразить наскучившее всем гостевое меню, но всегда удивлялась, почему простой на слух рецепт оказывался таким сложным в приготовлении. «Как это у тебя так хорошо получается, Лидок?» — «А чего там делать, Павочка, все элементарно, немного масла, немного муки, два яйца и десятки лет у плиты», — отвечала, улыбаясь, Лидка.

Когда в 1933 году Лидка родила дочку, Павочка немного задумалась о будущем. Лидка, почуяв приятные природные изменения в Павочкином поведении, в смягчении голоса, а также в не свойственной ей трепетности и повышенной слезливости, стала просить ее почаще оставаться с малышкой, чтобы реанимировать материнский инстинкт, который тщательно прятался где-то в большом теле ее лучшей подруги. Но желаемого результата пока не было, кроме того, что Павочка влюбилась в маленькую Аллусю и не спускала ее с рук. Мысль о ребенке начинала жечь ее изнутри.

Однажды, легко забросив одной рукой на плиту полное ведро с бельем, чтобы его прокипятить, Павочка поставила мужа перед фактом. Хочу, мол, ребенка, всё! Ошарашенный и совершенно неподготовленный к такому повороту Модест только и спросил, возможен ли еще диалог, или решение принято окончательно. Увидев прямой ответ в говорящем Павочкином взгляде, Модест покорно кивнул и отправился на кухню репетировать партию Плутона из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду».

Но забеременеть у Павы никак не получалось. Проверилась — никаких отклонений в анатомии не нашли, все на своих законных местах. Павочка даже советовалась с Лидкой, есть ли какие особые способы зачатия, вдруг подруга в курсе чего-то эдакого, но ничего сверхъестественного не нашлось. Лидка же про себя решила, что проблема другая — большого старания в этом интимном вопросе Павочкой не проявляется, а если любовь делается без любви, то и результата ждать особо не приходится.