Шуры-муры на Калининском

Надька Новенькая, прелестная, добрейшая, худенькая, смолящая «Беломор», с вечным молодежным коротким каре, сделавшим ее образ еще в двадцатых годах, могла после долгих игр с Катей и Лиской напробоваться горячительного из незапертого шкафчика-бара, который был вделан во встроенную стенку у Лидки в комнате, и свалиться со стула, привычно вывихнув руку и перепугав всех домашних. Была очень смешливой и имела особое театральное амплуа — «проказница», если по таблице Мейерхольда. Проказница должна была обладать тонкой фигурой, неважно каким голосом, но главное — большой подвижностью глаз и лицевых мышц. Необходимо было уметь подражать и пародировать, без этого никуда, ну и еще хорошо бы делать всяческие сальто и прыжки с переворотами. И да, это была именно Надька! Это четкое ее описание! Мейерхольд как в воду глядел, словно списывал с нее! Хотя с возрастом Надькины прыжки перестали быть легкими и по большей части перешли в травмоопасные, но любовь к пародиям и подвижность лицевых мышц осталась. Надька отличалась крепким здоровьем, которое объясняла просто и доходчиво — она лечилась водкой и своей кошкой (кошку она завела исключительно в лечебных целях). Но не подумайте ничего плохого, кошку свою прикладывала к голове от давления, если вдруг зашкаливало, и объясняла просто — у нее девять жизней, пусть делится. Ну а водку она не столько пила, сколько, как и кошку, тоже прикладывала — ставила водочные компрессы с перцем, с солью, с хреном и горчицей, делала спецнатирку или настаивала травы. Самостоятельно, в аптечные варианты не верила. Нун попивала, конечно, немного. Самую малость. Несколько рюмочек в день. Для здоровья. И хохотала.

Тяпка — Антонина, Тоня или Тяпа — такая же смешливая, как и Надька, яркая пухленькая старушенция с волосами цвета старых выцветших газет и размазанной по всему лицу помадой, почти как у Павочки, могла, увидев капельку крови на Катином пальчике от укола булавкой, упасть в обморок и красиво пролежать так до прихода Лидки, зная, что все будут хлопотать вокруг нее. А потом вскочить как ни в чем не бывало, расхохотаться и поскакать домой. И не поймешь сразу — блаженная она была или хитрожопая. Обожала надо не надо целоваться и вечно тянулась к собеседнику всеми своими напомаженными губами. Разговоры вела несодержательные, но эмоционально насыщенные. Когда-то хорошо пела, но роли в театре ей давали второстепенные, на главные она не тянула. Всегда специально для Кати покупала пакетик фигурного детского сахара с алфавитом, хотя девочка была уже вполне полноценным подростком. Но Тяпе самой нравилось наблюдать, как эти сахарные буковки тают в чашке с чаем.

Ветка, Иветта Арнольди, женщиной была эфемерной и породистой, от лодыжек до запястий. Итальянская аристократка по матери, с острым, похожим на морду добермана, лицом и повадками утомленной светской львицы, она протанцевала всю жизнь на сцене, но начала свою карьеру на арене цирка, откуда после домогательств буйного дрессировщика медведей срочно ушла в Московский театр оперетты. Там-то с Лидой и познакомилась. Лида, увидев однажды фамильный фотоальбом Иветты, поразилась необъяснимой схожестью всех женщин в ее семье. Все эти одинаково породистые дамы были как одна, блуждающая во времени, появляющаяся то тут, то там в разных возрастах и обличьях. Миниатюрная черноволосая девочка — фамильные миндалевидные глаза, белые одежды — на руках у дебелой деревенской няньки; точеная красавица-акробатка в батмане — обтягивающее трико с блестками, фоном — яркая зазывная цирковая афиша; древняя прошловековая старуха, вострая и худощавая, монокль и длинное, с каркасом, глухое черное платье, позирует у резного кресла; молодая советская работница в косынке, в руке газета, в глазах уверенность. И все как одна — доберманши с вытянутыми лицами, выступающими острыми скулами и пронзительными черными глазами. И чуть устремленные вперед, словно только что что-то учуяли. Катя с Лиской Веточку очень любили, она была немного не как все, не от мира сего, изъяснялась странно, красиво, но не всегда понятно. Зато придумывала девочкам умопомрачительные костюмы из Аллусиных, Лидкиных или любых других подручных вещей. Это могло быть, скажем, платье в пол из сорванной кухонной тюлевой занавески с фижмами из махровых полотенец, парик, составленный из трех маминых и одного бабушкиного (в париках ходили даже те, у кого была наипышнейшая шевелюра) и с воткнутыми в него Робочкиными ручками и карандашами (от сглаза, как говорила Ветка). Лиску она заматывала в старинную шелковую скатерть, китайскую, с драконами. И в таком виде все втроем отправлялись в далекое кругосветное путешествие — кататься на лифте и провожать до двери каждого соседа, вежливо делая книксен. В общем, была Ветка чудесницей импровизации. Мама ее была еще жива, и они безумно походили друг на друга, словно один и тот же человек, но с разницей в тридцать лет.