Шуры-муры на Калининском

Долго и тщательно мыла руки в ванной, увешанной выстиранными полиэтиленовыми пакетами (Лидка никогда ничего не выбрасывала, а уж пакеты тем более), мылила каждый палец, один за другим, один за другим, словно ей предстояла как минимум полостная операция, а не обычный осмотр ребенка. Оля стояла наготове с накрахмаленным полотенцем, Лида с Аленой сидели у Катюхи. Потом Марковна под веселую песню, льющуюся из радиоточки на кухне, промаршировала с поднятыми вверх руками в комнату, где кашляла девочка. К осмотру, как всегда, подошла тщательно и очень ответственно: Катю всю простукала, прощупала, высмотрела сыпь через лупу, разговаривая с каждым прыщиком отдельно, и, засучив рукава, чуть ли не по локоть залезла девочке в горло. От Марковны ничто не могло ускользнуть, она нутром чуяла приближение осложнений или даже изменений в анализах и всегда старалась быть на шаг впереди. Когда закончила с Катей и пошла снова мыть руки мимо Лискиной кроватки, обратила внимание на яркую картинку, которая висела для украшения над кроваткой ребенка, — Роберт привез недавно из Перу. Необычная, сочная, с неведомыми божками и зверушками, она очень подходила по цвету для детской и приковывала внимание.

— Алла Борисовна, я бы на вашем месте перевесила картинку-то, не место ей над ребенком, — сказала она так, невзначай.

— Вам не нравится? — удивилась Алена, уж очень совет ей показался странным.

— Нет, красивая. Но там краски свинцовые, сомнительные для детской. Если ребенок кусочек оторвет и проглотит, будет сильнейшее отравление, подумайте об этом. Не рассчитывайте, что поликлиника рядом, можно не успеть.

Алена метнулась к картинке, словно что-то страшное уже произошло, и сорвала ее. Оля охнула и снова схватилась за сердце. Лида же на кухне заваривала для Марковны чай и всего этого не видела.

Нянька Нюрка

Вскоре нашли помощницу, няньку, чтоб неотлучно при ребенке, чтоб ничего подобного не допустить, чтоб глаз да глаз. Оля, переговорив с дальними родственниками в Ярославле, нашла для Крещенских хороший вариант с рекомендацией — деревенскую старую деву из самой глухой, забытой перди, женщину, которая ко взрослым была злой и нетерпимой, но чужих детей обожала, поскольку своих не нажила. Оля за нее ручалась, хоть лично и не знала, но уверяла, что баба порядочная, проверенная, не подведет. Звали ее Анной, но так к ней никто не обращался, как Нюркой родилась, так и жила. Приехала. Лида, когда увидела ее в первый раз, даже расстроилась, жалко ее стало не только как женщину, но и как человека в принципе. Какая-то она была… неописуемая. Недоделанная, что ли. В ней не было ни малейшего обаяния, пусть даже обаяния примитивности. Низенькая, худосочная, с костлявыми цепкими руками, без выпуклостей на теле, со скудненькими кудряшками и цыплячьим голосом. Черты лица были вроде как наметаны на живую нитку, пунктиром — светлые невидимые брови, глазки-буравчики, нос крючком и губы щелкой — вот и весь незабываемый образ. У математиков такие черты могли бы называться ГМТ — геометрическое место точек. Да и дети прекрасно бы его нарисовали — точка, точка, огуречик, вот и вышел человечек! Хоть что-то бы выделялось, подумала Лида, глаза или рот повыразительней, может, и не осталась бы на всю жизнь нетронутой. Так нет, Бог не дал ничего. И главное было, чтоб ребенок такой няньки не испугался.

Но нет, Лиска Нюрку полюбила всей своей годовалой душой, с рук ее не слезала и слушала с блаженной улыбкой монотонное заунывное колыбельное пение:

Баю-баюшки, баю,
Колотушек надаю.
Колотушек двадцать пять,
Будет Лиза крепко спать.
Баю-баюшки, баю,
Не ложися на краю,
С краю свалишься,
Напугаешься,
Придет серенький волчок,
И ухватит за бочок,
И утащит во лесок,
За ракитовый кусток.

Нянька первой начинала кемарить под свои унылые песни, даже раньше, чем засыпала Лиска, но слова все равно продолжали вылезать из Нюркиного рта, уже независимо от нее самой.

Знала она на удивление много, хотя получила всего три класса образования сельской школы, а остальные жизненные навыки пришли сами по себе, из опыта и разговоров с местными. А еще готовила всегда простую и вкусную еду, совсем не по-городскому, так, что никогда ничего не оставалось на потом, сметалось в одночасье. То быстрый хлебный суп замутит (похожий на луковый французский, кстати, один в один, но много проще), то необычные нежные луковые котлетки, то походя в огуречный салат бросит пару растолченных листьев черной смородины (это когда на даче жили), то сырники с картофелем — еда, о которой вообще никто никогда не слышал, но вкусноты неимоверной.

А тут еще Лидка услышала однажды ее разговор с мелкой Лиской, когда она, напялив очки, по складам читала девочке «Курочку Рябу».