Шуры-муры на Калининском

В общем, услугами Каролины с Катариной так или иначе пользовались все. Но Кате они нравились иначе — не как спекулянтки, а чисто внешне, по-человечески, своей смелостью, необычностью и яркостью, умноженной на два. Она даже попросила отстричь ей челку как у них, по самые ресницы, даже по самый зрачок, как можно ниже, и училась смотреть как настоящие женщины — одновременно дерзко, томно и чуть-чуть свысока. Тренировалась она и в школе, а как же, самый возраст для тренировок был — тринадцать лет.

Катя с Ирой

Днем Лидка сидела в основном дома или куролесила с Левой, пока Катька училась, а это порядочно, до трех дня, вечером же чаще всего брала внучек целиком на себя. Катя сама или с подругой Иркой Королевой доезжала из школы до дома на «втором» троллейбусе или «шестьдесят девятом» автобусе. Пять остановок по прямой, без пересадок — и дома. Ирка сходила на полдороге, у СЭВа.

Ирка была интересной, смешливой, живой, хоть немного и странноватой. Часто замолкала, задумывалась, как старушка, которой было что вспомнить, но все равно привлекала Катьку больше всех других одноклассниц, тянулись они друг к другу. Сдружились, ходили в гости. Родители ее работали геологами, постоянно ездили в экспедиции, и вся большая светлая комната в их огромной коммуналке роскошного сталинского дома была завалена волшебной красоты каменьями, друзами, тяжеленькими слитками, невероятными сгустками какой-то удивительной породы и прочими булыжниками, прямо как в закромах у Хозяйки Медной горы. Девчонки часами сидели, разглядывали камни, перебирали, мечтали — вот бы этот, как он там называется? аметист? — вставить в драгоценный перстень, а тем — благородным опалом? — украсить волшебное зеркальце, чтобы как в сказке — «Я ль на свете всех милее?». Ну и так все время — из этого сделать бы то, из того се, а этот булыжник пролетариата вообще бы ни на что не сгодился. Общались много. Любили простаивать на самом верхнем балконе в Катином доме на Калининском, аж на двадцать четвертом этаже, глядя на людишек-муравьишек внизу. Или шли гулять. Брали Боньку и уходили. Ирина мама была строгой, хоть и разрешала шастать в районе где угодно. Главное, просила, подальше от большого пустыря недалеко от дома, где, оказывается, еще в тридцатых были чумные захоронения. Наткнулась она на эту информацию совершенно случайно и то в силу своей профессии. Не дай бог, предупреждала она, копнут что-нибудь, где не надо — и тогда чума на оба ваши дома. В прямом смысле слова. Причем прознали об этом страшном кладбище, когда лет десять уже пожили в прекрасной комнате с видом на Москву-реку и высотную гостиницу «Украина», но делать было нечего, не переезжать же, жили по накатанной, по обычному человеческому принципу — авось пронесет. Поэтому девчоночки ходили на гулянки подальше, через Калининский проспект, за СЭВ, к храму Девяти Мучеников. Бонька после этих девчачьих прогулок возвращался домой с языком на плече, долго пил воду, опустив туда длинные спаниелевские уши, и заваливался надолго спать, не реагируя на внешние раздражители. Походы девочек были не столько далекими, сколько долгими и обычно заканчивались у старого литфондовского детсада, окрестности которого Катя знала досконально. Провела она там порядочную часть своего шелковистого детства, когда еще была на сто процентов уверена, что солнце ночует в море и шипит, когда дотрагивается до воды. Хотя и теперь, в ее почтенном подростковом возрасте, она в этом еще не до конца разуверилась. Да и Ирка любила такие детские истории, хоть и чувствовала, что подружка иногда привирает. Катька, перелезая через старую детсадовскую ограду, с гордостью хвасталась Ирке, что ее пару раз даже выгоняли из садика за плохое поведение. Но Ирка сомневалась — из сада не выгоняют. Ну да, хулиганила как могла, экспериментировала, по-своему училась радоваться жизни. Один раз Катя подговорила Сашку, дружка своего, сломать перегородку между их раздевательными шкафчиками, чтоб увеличить жилплощадь, потому что собиралась выйти за него замуж.

— Мы уже стырили в подсобке плоскогубцы (я на стреме, он на деле), но нас вовремя застукали. Другой раз помогла подруге стать намного красивее — намазала ей ресницы наикраснейшим лаком для ногтей, который позаимствовала в ящичке у воспиталки. Подруге красоты не прибавилось, но неделю она смотрела на мир из-под кровавых ресниц (взрослые решили не трогать, ждали, пока лак отсохнет и сам опадет, так и вышло).

А что вы хотите — мозг тогда у девчонки был как у Буратино! В общем, вся детсадовская Катькина юность была довольно бурной.