Шуры-муры на Калининском

— Хотел, побыть один, подумать… Не думается ни хрена. Такая тоска… вселенская, чувствую, что стал разрушаться, обваливается что-то внутри, как лавина. Понимаете? Я не… Выпить привезли? — вдруг резко переключился он и стал глазами искать сумки под столом. — Я тут намусорил немного, не в себе был, уберу. Так хорошо одному пить, оказывается, понял, что очень не люблю, когда мне мешают быть пьяным. Коктейль один несусветный придумал, — и он, словно молодой советский рационализатор, стал увлеченно и с живостью делиться опытом: — Внимательно слушайте, рассказываю один раз, кто не спрятался, я не виноват! Значит, так, принимаешь стакан водки, ничего не ждешь, сразу догоняешь бутылкой шампусика и идешь по солнечной стороне улицы. Причем важны все три компонента! Великая простота! Желательно, конечно, чтобы солнечная сторона улицы вела домой, а не от дома, иначе кульминация может застать в неожиданном месте, а хорошо бы, конечно, ближе к дому. Эффект потрясающий! Ты как бы не здесь и здесь одновременно, благостный, бессловесный и, видимо, добрый. Ни агрессии, ни злобы, ни ярости, ты большой и мягкий, а в голове бьются мотыльки, явственно так бьются, особенно в глазные яблоки, изнутри. — Речь Мамеда перестала быть слишком замедленной и плавной, приосанилась, приобрела краски. Он рассказывал воодушевленно, слишком подробно и ярко, стараясь, чтобы и Алла с Робертом смогли представить, что чувствовал он. — Иногда они, ну, мотыльки эти, бодаются настойчиво, вроде как с разбегу, крыльями трепещут, аж волны по всему мозгу идут. Потом все вместе упираются в глаза и начинают их выталкивать, вы себе не представляете! — Мамед выбросил руки вперед. — А я внутри как раз сижу, как бы у себя в голове, и смотрю, как это весело и споро у них получается, можно сказать, радуюсь! И вдруг они все разом сбрасывают крылья и превращаются в мелких вороных коняшек, — Мамед так и сказал — «коняшек», улыбнувшись краем рта. Голос его был хриплым и изнеможенным, а глаза стали масляными и добрыми, словно он наконец добился своего, с трудом приручив этих мотыльковых коней, и теперь они его, целиком и полностью его, подвластные одному хозяину. На всякий случай он посмотрел на Роберта, который не очень понимал, как реагировать на эту странную галлюцинацию, и недоуменно глядел на него, щурясь от сигаретного дыма.

— Они рвутся на свободу. Правда, так и было, я ж это явственно видел, — продолжал Мамед, поймав удивленный взгляд Роберта на Аллу. — Деться они никуда не могут, гарцуют в нетерпении, бьют копытом, пускают пар из ноздрей. Но и боль внутри начинает расти, подкрадывается, вздыбливается, я уже понимаю, что что-то грядет. И вот они поворачиваются задом к моим уже избитым глазам, все разом, как в цирке, и по чьей-то неуловимой команде хрясь копытами! Боль неземная, словно через глаза пустили электричество, все темнеет, вспыхивают звезды, и ты падаешь, летишь куда-то вслед за мелкими вороными, которые становятся навозными мухами, и ты словно умираешь, — Мамед даже всхлипнул от жалости к себе. — Отсюда и мое авторское название этого незабываемого коктейля — «Удар копытом», не понимаю даже, больше в нем ангельского или дьявольского. Ребята, очень рекомендую! Хотя дух вон потом, жить не хочется, вырубает… — и добавил, скривившись: — Какое это ужасное место, моя голова…

Вид у него стал пришибленный и выхолощенный, словно его всего выпотрошили, а оболочку оставили на время. Он сидел, бесцельно ковыряя вилкой кусок поджаренного хлеба и внимательно рассматривая рисунок, который оставило на нем пригоревшее масло. Монолог этот, талантливый и эмоционально насыщенный, немного даже загипнотизировал Алену с Робертом. Но Роб встряхнул головой, сбросив с себя чужие болезненные видения:

— Прекращай, старик! Живой, здоровый, красивый, одаренный! Тебя все любят, хоть первого встречного спроси! Что за уныние? — Роберт снова закурил. — Всякое в жизни бывает, держи удар! А пить до потери пульса и стрелять — большого ума не надо. Жизнь любит, чтобы ее жили!

Посидели тогда, угомонили страдальца, обласкали-успокоили, как могли, увезли с собой пистолет и оставшиеся бутылки.

Мамед в Москву сразу возвращаться не захотел, остался еще на пару дней, но мозги проветрил, бутылки убрал, вороных коней загнал в стойло, ситуацию оценил и что-то, видимо, для себя решил. Потом позвонил Крещенским уже из города, поблагодарил, сказал, что они его спасли. Уж как там его спасли, Алена с Робертом особо не поняли, но в душе обрадовались, что острота этой ситуации спала и все, слава богу, обошлось.

Встреча с Августой