Шуры-муры на Калининском

По большому блату Алена достала где-то две настоящие старинные люстры в стиле ампир с темно-синими чашами, ровесницы их мебельного гарнитура. Изящные, но изрядно затертые бронзовые колесницы мчались по кругу чаш куда-то друг за другом в никуда, а проводка в свечах, некогда переделанных под электричество, снова требовала починки. Люстры были на длинных цепях, совершенно не соответствующих высоте современных потолков, и цепи эти пришлось хорошенько обкромсать. Срезали почти все звенья, подняв красоту с колесницами под самый потолок, но Роберт, пока не привык, все равно бился о них головой. И вообще, нынешние потолки были не под его рост, слегка давили и заставляли морально сутулиться, но что с этим поделать?

Пока старинная мебель реставрировалась, почти все в квартире было временное — люстры, привезенные с дачи, коврик, неловко легший у Лискиной кроватки, занавески, сшитые Лидой на скорую руку. Как только мебель встала, все преобразилось, ушло лишнее и была наведена достойная красота.

На стенах гостиной разместилась невиданная коллекция Роберта, которую не только гости, но и домашние рассматривали с нескрываемым удовольствием: странные африканские маски из эбенового дерева (Катя обожала, напялив какую-нибудь на себя, пугать маму), расписные австралийские бумеранги, которые, по идее, обещали возвращаться, но у них не всегда это получалось. Роберт пробовал: улетали. Еще диковинные музыкальные инструменты из какой-нибудь Южной Америки, невероятной длины нож, почти сабля, под странным названием мачете и даже огромная засушенная морская черепаха с ластами, как центр сотворенного на стене мироздания. Экспонаты из новых поездок находили себе место там же, расталкивая и уплотняя старые. Поездок стало очень много. Индия, Австралия, Кения, Сингапур, Франция — вечные перелеты и переезды, встречи и проводы, поезда и самолеты, неизменные Шереметьево и Внуково, постоянное ожидание звонков: как долетели, когда обратно. Алена с Робертом уезжали вдвоем или в составе больших делегаций, чемоданы вечно толпились в прихожей в ожидании очередного вояжа.

Стала уезжать и Лидка. Нет, не с детьми за границу, конечно, это было никак невозможно. Тут случай особый, придумали ей, так сказать, реабилитацию.

Давид Коб, конечно, был в курсе, что друг Лидин смылся из Советского Союза с концами, и всячески его осуждал, не мог он понять такое предательство ни по отношению к женщине, ни по отношению к родине, а Лиду, конечно же, жалел и чувствовал, как она переживает. Вот Алена и попросила Давида, чтобы тот подумал, как занять мать делом, может, на гастроли с ним съездит пару раз, покатается по стране, в общем, как-то развеется, взбодрится и порадуется. «Не проблема, — ответил Давид, — конечно». Но чтоб не просто так мотаться, а чувствовать себя нужной, придумали Лиде интересное занятие, очень, кстати, подходящее под ее характер, — быть «цветочницей Анютой» — было такое известное танго.

Все букеты, которые дарили Давиду на концертах, а несли их тоннами, отправлялись к Лиде в номер, где она освобождала их от целлофана, подрезала кончики и бросала в наполненную до краев ванну, которая обязательно должна была быть в номере. Потом отбирала самые красивые цветы, составляла из них большой букет и ставила в комнату к Давиду. Делилась и с музыкантами, но если в городе на гастролях надолго не задерживались, а от цветов надо было избавляться — не оставлять же их гнить в ванне! — то несла к какому-нибудь городскому памятнику. В основном, конечно, это был памятник Ленину. Просто толпы Лениных, армии, полчища. Юные и пожилые, с протянутой рукой и небрежно машущие кепкой, в разнообразных позах, улыбчатые и серьезные, с сильным прищуром и нет — всякие. Но Ленина Лидка почему-то не жаловала, цветы ему дарила от безысходности, предпочитая великих писателей или на худой конец полководцев местного значения. Но случались и зигзаги — в Краснодаре оставила букет удивительному «Индийскому мальчику на слоне» — необъяснимо это, памятник слону в Краснодаре, да еще зачем-то с крокодилами там внизу, но как увидела, так и пошла к нему, больно уж слоник был хорош. А в Ленинграде, например, специально разыскала на Аптекарском острове памятник собаке Павлова и завалила его весь. Столько не то что собака, сам Павлов, небось, отродясь не видел. В общем, радовалась своей работе как дитя, а о том, что еще и всласть попутешествовала по Союзу с любимым Давидом, и говорить нечего.

Давид же, завидев Лиду, всегда напевал куплет из танго:

Зайдите на цветы взглянуть,
Всего одна минута!
Приколет розу вам на грудь
Цветочница Анюта!

Лидка победно рдела и улыбалась.