Шут и Иов

Николай действительно простудился и к 16/II стал поправляться, но вдруг на следующий день произошёл необъяснимый кризис и, пострадав день, император умер. На престол вступил Александр Второй. В 1855 г. во время присяги нового царя в Кремле колокол «Реут» с колокольни Ивана Великого сорвался и задавил 10 человек. Немного позже, во время коронации того же Александра, тот же колокол оборвался вторично, пробил 3 каменных свода, 2 деревянных потолка и убил 17 человек. Тогда митрополит Филарет сказал окружающим: «Царствование будет хорошим, а конец неблагополучен».

Когда будущий Александр II ещё только родился в 1818 г. в Москве, его мать спросила у известного юродивого Фёдора о том, что ждёт новорождённого. Юродивый в смятении ответил: «Будет могуч, славен, силён будет одним из величайших государей мира, но всё-таки умрёт в красных сапогах». 1/III 1881 г. царю раздробило именно ноги до колен. До революции в Сергиевой пустыни близ столицы в покоях настоятеля висел портрет того же Александра II, написанный с натуры проф. Лавровым. Но висел портрет с одной особенностью — холст на нём был составной, так как другой кусок картины приставлен ниже колен. И вот по какому случаю. За 14 лет до гибели царя в 1866 г. в этой «пустыне» один послушник сошёл с ума, но вскоре оправился. Но через некоторое время, работая в пекарне, раскалил кочергу, бросился к портрету императора и выжег «ноги» царя точно так, как они были изуродованы при его смерти, после чего послушник окончательно потерял разум.

Почему же, не говоря уже о Николае I (который один гулял по Санкт-Петербургу), Александр проводит реформы, совершает большие социальные сдвиги в обществе — а покушения на него начинаются только с 1864 года, превращаясь буквально в настоящую охоту? Ещё в 1857 г. произошло «дело Глинки». После оперы «Жизнь за царя» (Иван Сусанин), как уже здесь говорилось, на премьере, которой в декабре 1836 г. был не только царь с семейством и весь свет Санкт-Петербурга, но и Пушкин — автор был обласкан Николаем, одарён перстнем и «отмечен благоволением». «Открывались горизонты» и, главное, двери. Ничего не предвещало дурного.

Но с 1845 г. Глинка провёл несколько лет в Испании и Франции, где сблизился с Гектором Берлиозом, автором театрально- симфонического сказа о Трое и троянцах. Это — всем известные факты, но факты, вырванные из контекста событий, суть которых стала пониматься недавно. Г. Берлиоз и Вагнер были связаны с тайнами «крови Иисуса» (Меровинги прямо считали себя выходцами из Трои, т. е. троянцами).

Такая независимость в деле семейной тайны раздражала Николая, и скоро царь стал давать Глинке понять, что он недоволен (чем конкретно, мы, наверное, не узнаем никогда), но недовольство это находилось, безусловно, в «радиусе действия тайны».

Возможно, Гоголь заменил Глинку, но, как бы то ни было, композитор пережил своего царя. Но главное было то, что «династия» представляла одну огромную семью, ветвистое фамильное дерево, покрывающее почти всю Европу своей «тенью». 9/I 1857 г. в Берлине Глинка, что с ним бывало, простудился. А далее без комментариев приведём большую цитату из книги академика Б. Асафьева «Глинка» (М., 1947 г.) «Но дальше начинается не совсем ясное: письмо Дена к сестре Глинки, об этом предсмертном месяце в жизни композитора решительно сбивает с толку. Оно говорит о каких-то неприятных известиях, полученных Глинкой, о его невыносимо усилившейся раздражительности, даже гневе, злобе, о посылаемых куда-то значительных денежных суммах. В итоге нельзя понять (хотя доктор до последних дней утверждал, а первоначальная простуда была ликвидирована — что никаких причин для опасности нет) резкого поворота в „болезни печени“ сведшего в могилу, по официальной версии, Глинку. Ден соображает, что ещё 13/II Глинка шутил, был бодр, а уже 14/II он нашёл его безучастным ко всему, и в 5 часов 15/II Глинка скончался[, в это же время память Глинки почтили торжественной панихидой в Санкт-Петербурге… в Конюшенной придворной церкви (где отпевали и Пушкина) Напомним, что и Гоголь, и Глинка умерли в священный месяц — февраль, и, скорее всего, по одной и той же причине.].» Когда В. Н. Энгельгардт через 3 месяца приехал в Берлин и по поручению сестры Глинки принял на себя заботы о перевозке тела Глинки на родину, то оказалось, что великий русский композитор удостоился погребения, чуть ли не моцартовского. Несмотря на очень значительную сумму, уплаченную позже сестрой по счетам, похороны Глинки в Берлине были нищенскими.

Тело было даже не в платье, а в белом холщовом саване. Чем не Моцарт! Когда гроб вынули и открыли, один из могильщиков приподнял полотно и, тотчас закрыв его, сказал — «лицо страшно». По словам его, всё лицо было белое, «точно как бы покрытое ватой».