Шут и трубадур

«Что стоишь, как пень — парируй!» — хотел крикнуть барон, как вдруг резкая боль ожгла его левую руку, брызнула кровь, а Кристиан немедленно сделал следующий выпад, норовя попасть ему в грудь (которая была на два дюйма выше его макушки). Барон машинально парировал удар, потом еще один и еще, заработал вторую рану в правую руку — и только тут понял, что происходит! Тогда он заревел, как дракон, которому вместо прекрасной девственницы притащили хромоногого бельмастого горбуна.

Сынишка конюха, до сих пор испуганно жавшийся в углу двора, бросился прочь, крича, что барон и Кристиан убивают друг друга.

Все слуги, сыновья барона и баронесса наперегонки ринулись на задний двор, чтобы посмотреть на эдакое диво — до сих пор им приходилось видеть только, как барон убивает Кристиана и все никак не может убить; за четыре года им это порядком надоело.

Рэндери продолжал оглушительно реветь, и, ворвавшись во двор, все увидели невероятную картину: барон, огромный, как вставший на дыбы бык, с окровавленными руками и перекошенным лицом, рубил мечом воздух вразрез со всеми правилами фехтования. Это было похоже на бой с призраком, потому что его противника почти не было видно за сплошным сверканием баронского клинка.

Но противник все-таки был, и даже еще живой, хотя кровь текла по его плечам, груди и животу…

Кристиан прыгал, увертываясь от клинка барона, как от града, лупящего со всех сторон, и сам то и дело норовил дотянуться мечом до груди или живота отца. Время от времени пронзительный драконий рев возвещал, что ему это удалось. Рэндери почти утратил дар членораздельной речи, лишь изредка в его реве можно было расслышать обрывки ругательств и богохульств, на которые он был всегда так щедр.

Кристиан дрался молча, молча принимал удары — а барон вконец обезумел от ярости, видя, что ему никак не удается покончить с этим увертливым дьяволенком.

— Разнимите же их, о Господи!.. — прошептала баронесса сыновьям.

На крик у нее сил уже не хватило. Она прижала руку к груди и — какой грех! — желала смерти своему мужу, наверное, в сотый раз за последние четыре года. За звоном мечей ее никто не услышал; все продолжали увлеченно наблюдать за поединком, удивляясь ловкости «заморыша».

— Пол-оборота влево! — вдруг крикнул Оливье, напряженно следивший за неравным боем своего ученика. — Не становись спиной к стене!

Кристиан, задыхаясь, прыгнул влево — и только сейчас увидел зрителей вокруг. До сих пор он не замечал ничего, кроме вражеского клинка, а теперь на мгновение встретился глазами с Оливье и почти поверил, что выйдет из этого боя живым.

Барон же при возгласе Оливье затрясся и наконец-то заговорил:

— Это ты его научил, ты?!.

— Успокойтесь, отец, — сказал Оливье, не обращая внимания на уткнувшееся ему в грудь острие меча. — Успокойтесь, черт побери!

— Струсил! — прозвенел Кристиан за спиной барона.

Привалившись спиной к стене сарая, он тер окровавленной рукой лицо, но по-прежнему смотрел на отца неукрощенным волчьим взглядом.

Рэндери взвыл, развернулся к нему, но баронесса молча вцепилась в мужа с отчаянной стойкостью «этлейской гончей», сдерживающей разъяренного кабана. А пока тот вырывался из ее рук, Оливье прыгнул к Кристиану, схватил его в охапку, чуть не напоровшись на меч, и потащил прочь со двора.

— Струсил! Струсил! Струсил! — орал Кристиан, пока брат бежал с ним по тропинке в поля, и ему вторил затихающий рев барона.

— Он струсил! — повторил Кристиан, когда Оливье опустил его в траву далеко от ворот замка.

Кристиан весь дрожал от радостного возбуждения, переживая свою первую в жизни победу: он дрался с отцом и остался жив! Он дрался, а не его били! И как дрался, а! Еще немного — и он бы ему показал!!!

Но скоро победный пыл оставил бойца, и он сжал зубы, чтобы не заплакать от боли. Теплая кровь текла по его спине и животу, он подумал, что ранен смертельно и сейчас умрет.

— Да, досталось тебе, — промычал Оливье, разрывая зубами свою рубашку.

Для него это было высшей мерой сочувствия, и Кристиан решил, что скорее сдохнет, чем опозорит себя слезами. Он только тихонько рычал, пока Оливье прикладывал к его ранам разжеванный лист подорожника и приматывал целебную кашицу тряпкой… А когда снова смог заговорить, заявил:

— Еще немного — и я бы его доконал! Клянусь задницей папы!

— Твои колющие удары никуда не годятся, — сказал Оливье. — Я скоро уезжаю, Крис.

— Куда? — спросил Кристиан.

Он с восторгом разглядывал повязки на своих первых боевых ранах.

— В Шек, в дружину короля.

Кристиан поднял голову и заморгал.

— Зачем?!

— Король собирается воевать с Лимией. Я отправлюсь в этот поход, чтобы получить домен или стать потом странствующим рыцарем. Сюда я больше не вернусь.

Оливье сунул в рот травинку и замолчал. Он был немногословен, как и все сыновья барона, и с трудом произносил слова, не относящиеся к охоте или божбе.

Кристиан еще похлопал глазами, забыл про счастье победы и про боль — и завыл, шлепнувшись ничком в холодную траву.

Горе душило его за горло, словно петлей, но в конце концов он все же выговорил:

— А как же я, Оливье?!