Шут

— Довольно! — монарший кулак врезался в столешницу так, что бумаги разлетелись во все стороны. — Довольно делать из меня дурака! Вы что же и в самом деле полагаете, что я вам кусок мебели, который можно двигать как захочется?! — Торья оторопело смотрел на короля, не смея вымолвить и слова. Шут бы потрясен — ему казалось, что с министром просто невозможно так разговаривать. — Я устал от ваших интриг! Мой брат мертв, а я чувствую себя так, точно меня по-прежнему пытаются столкнуть с трона! Вы думаете, я ничего не вижу? Не вижу, как вы пытаетесь сделать мою корону бутафорской? Хватит! Я не фигура для игры! — еще один взмах руки, и стоявшая рядом доска для 'престолов' с грохотом упала на пол, упомянутые фигуры раскатились по углам, точно испуганные мыши.

'О, боги! — в ужасе думал Шут. — Что же он творит? Разве можно о таких вещах говорить вслух?

Но конец этой сцены ему не удалось узнать — в коридоре раздались шаги кого-то из слуг, и Шут огорченно покинул свое наблюдательное место.

А в один из дней, стоя все за той же портьерой, он одним из первых узнал о намерении короля покинуть Золотую вместе с молодой женой в первые же дни лета. Чтобы в загородной резиденции, вдали от шума и суеты дожидаться появления на свет драгоценного наследника.

Белокаменный Лебединый Дворец находился в дне пути от города, это было любимое место уединения монархов Закатного Края. В особенности — их жен. Усадьбу окружали восхитительные сады, где летом не смолкая пели птицы и звенели ручьи, а в пруду действительно плавали царственные лебеди. Это было лучшее место для королевы, носящей под сердцем будущего наследника. Несколько раз Шут бывал там, но после появления Элеи, Руальд больше не брал с собой любимца, отправляясь с женой в загородную резиденцию.

Платья и тряпки так обрыдли Шуту, что услышав об отъезде королевской четы, он едва сдержался, чтобы не закричать от радости. В тот же миг бросил отмывать закопченную стенку камина и, послав все к демонам, помчался к северной башне. Там, в заброшенной спальне, под грудой сломанных кресел лежал его мешок с добром. Там дожидалась Шута нормальная мужская одежда и деньги, на которые без труда можно купить коня, чтобы вырваться, наконец, из этой паутины бесконечных серых будней.

Шут понимал, что принятое королем решение еще может быть изменено, но уже не в силах был оставаться служанкой. Он слишком устал от такой жизни и чувствовал, что вот-вот сорвется, совершит какой-нибудь досадный промах, открыв свою истинную сущность. Или же наоборот — забудет окончательно, кто он есть, навсегда превратившись в глупую серую Милу.

'Светлые боги! — думал он, стягивая платье, отбрасывая в сторону ненавистный чепец. — Неужели это испытание близится к концу? Неужели я снова стану собой?

Шут рывками размотал бандаж и удивился, какой худой и бледной была его грудь. Все эти месяцы он не имел никакой возможности заниматься своим телом и теперь с отвращением смотрел на потрескавшиеся от воды ладони, на обмякшие мышцы плеч… Конечно, он и прежде обращал внимание на эти безрадостные изменения, но делал это скорее машинально. Теперь Шут будто заново обретал себя. И понимал, что немало придется приложить стараний, чтобы вернуть прежние силу и гибкость. Впрочем, это его не страшило, а скорей даже радовало — Шут уже забыл, что значит, обливаясь потом, упражняться. До боли, до стона в мышцах. И сильней всего ему хотелось теперь именно этого — простой радости тела, отпущенного на волю.

Платье горничной Шут связал в узел вместе с остальными вещами, принадлежавшими Миле. Взамен надел простой, но удобный охотничий костюм из темно-зеленого сукна и легкий весенний плащ. Все это он успел прикупить загодя, отлучаясь в город. Голову Шут обвязал широким черным платком, а лицо натер вишневым вином. И сразу стал похож на южанина. На самом деле от постоянно носимого чепца волосы его давно потускнели, свалялись серыми сальными прядями и уже не привлекли бы никакого внимания, Шут был уверен, что и без маскарада его не узнают, но проверять не особенно хотел.

Узел со старой одеждой он бросил в большой костер за городом, где крестьяне жгли прошлогодний мусор, и покинул Золотую в тот же день на вороном жеребце, которого сторговал на рынке.

Жеребец был не самых чистых кровей, но резвый и с покладистым норовом. Имени у бывшего хозяина он не заимел, поэтому Шут назвал его по своему усмотрению — Шелком. Никогда раньше у него не было своего коня. Руальд не додумался сделать Шуту такой подарок, а тот и не просил. Он мог бы и сам купить любого хорошего скакуна, ибо денег имел в достатке, но почему-то никак не решался. Шут не мог относиться к своему коню, просто как к средству передвижения. Это мог бы быть только друг. И никак иначе. Но дружба в первую очередь подразумевала ответственность, которой Шут всегда страшился. До недавнего времени, пока все не изменилось так, что он перестал узнавать самого себя…