Швея из Парижа

– Моя бабушка уже не сможет быть со мной физически, однако я знаю, она продолжает жить в своих творениях. Ее наследие обширно. Кометы блуждают по небу, птицы порхают в воздухе – так и она бродит по улицам Манхэттена, Парижа и любого другого города в мире, где женщины покупают ее одежду. Она присутствует в каждой пуговице на рукаве, складке на рубашке, в пионе, приколотом на плечо платья. Эстелла не умерла, – продолжала Фабьен, понимая, что пора заканчивать, иначе она больше не выдержит, – и я очень рада, что мне посчастливилось называть ее бабушкой и что моя жизнь освящена ее присутствием. Я так счастлива, что она жила на этом свете.

Когда Фабьен отступила от микрофона, раздались аплодисменты в честь Эстеллы, более трогательные, чем любой гимн. Ее рука снова потянулась ко рту.

На поминках в Грамерси-парке Фабьен успела мельком повидать Уилла.

– Твоя траурная речь была бесподобна, – сказал он, целуя ее в щеку.

В следующую минуту ей пришлось повернуться к другим участникам траурной церемонии, чтобы поблагодарить их и выслушать вместе с сотрудниками бабушки забавные истории об Эстелле и дедушке. Их рабочие столы стояли в одном кабинете напротив друг друга; дедушка редко пользовался своим столом, предпочитая работать в пошивочном цеху. Оба стола пустовали больше года; дедушкин – уже давно, а стол Эстеллы – с тех пор, как та стала слишком слаба, чтобы ходить в офис.

Коллеги Эстеллы ударились в воспоминания, и Фабьен убедилась в справедливости своего утверждения: Эстелла находится не в могиле, а присутствует здесь, в сердцах и памяти множества людей. А еще в их душах. И уж точно в душе Фабьен.

Самый сложный момент настал, когда к Фабьен приблизилась Кимберли, в течение последнего года фактически руководившая ателье.

– Как вы планируете распорядиться бизнесом?

– Не знаю, – покачала головой Фабьен.

Теперь все принадлежало ей: бизнес, дом в Грамерси-парке, дом в Париже, вся обстановка, архивы и хранилище одежды, эскизы, деньги. Больше, чем она могла вообразить. Фабьен понятия не имела, что со всем этим делать. Она жила и работала в Австралии и не могла представить, по силам ли ей заполнить оставшуюся после Эстеллы пустоту.

Постепенно участники поминок разошлись. Уилл откланялся на пару часов раньше, махнув на прощание рукой. Он с трудом отделался от Кимберли, которая то ли увлеклась обменом дизайнерскими байками, то ли разглядела в нем те же качества, что и Фабьен. Фабьен не чувствовала ревности – разве что взгрустнула. Вот Кимберли для Уилла идеальная пара – хотя бы потому, что живет в Нью-Йорке. К тому же она художница.

Оставшись наконец одна, Фабьен окинула взглядом большую гостиную, бокалы из-под шампанского со следами губной помады, тарелки, салфетки, остатки еды на столах, забытый кем-то на кресле плащ, оставленный на буфете телефон, все прочие осколки торжества и печали. На нее обрушилась усталость.

Она развернулась и вышла из дома, решив прогуляться в направлении офиса бабушки на Седьмой авеню. «Стелла Дизайн» был одним из немногих модных домов, еще работавших там и оставшихся верными долгой истории улицы, которую теперь, когда швейные фабрики трансформировались в инвестиционные и технологические компании, сметали, подобно мусору.

Фабьен поднялась на четырнадцатый этаж и отперла двери; для всех служащих объявили нерабочую неделю, и ее встретила тишина. Возможно, здесь удастся вновь пережить то чувство, о котором она говорила на похоронах, чтобы не так остро ощущать отсутствие Эстеллы.

Однако вид пустого стола только усилил боль потери. Вот коробка со швейными принадлежностями, привезенная двадцатидвухлетней Эстеллой из Парижа, фотографии Фабьен, ее отца и дедушки, а также лучшей бабушкиной подруги Джейни, которая умерла… кажется, лет десять назад? Ничто не вечно. Ничто.

Вот дедушкин стол, точно напротив. Секретарша Эстеллы Ребекка вытирала пыль и поддерживала порядок на нем, так же как и на столе Эстеллы в последний год. Пионы, на этот раз розовые, в несчетном количестве стояли в бабушкиных любимых аквамариновых вазах сферической формы; они словно перенесли через океан Францию и положили к ногам Фабьен. Однако все это выглядело каким-то фальшивым без Эстеллы, которая вкатывалась в кабинет в своем кресле или, если вернуться назад еще минимум лет на десять, вплывала походкой манекенщицы, словно жизнь была подиумом, а она собиралась шествовать по нему вечно.

Фабьен осторожно присела на бабушкин стул, однако он оказался слишком просторным, и она вскочила, не желая, чтобы кто-нибудь застал ее здесь – самозванку, неспособную занять место Эстеллы.

– Фабьен?

– Боже! – Фабьен прижала руку к груди и резко обернулась. – Ребекка, вы меня напугали.

Бабушкина секретарша – юная и миниатюрная, однако очень организованная девушка, – улыбнулась.

– Ваша траурная речь была так трогательна!

– Спасибо. Я, кажется, объявила для всех нерабочую неделю?

Ребекка положила перед ней коробку:

– Я пришла забрать вот это. Думала завезти вам завтра, но раз уж вы здесь, то возьмите сейчас.

– Что в коробке?