Швейная машинка

Он чувствует внезапную потребность уйти из квартиры. Его догнали непрошеные воспоминания. Фред снимает с крючка у входной двери флисовую куртку и выходит в дневную кутерьму города. «Пойду в библиотеку, — решает он. — Должна же там быть какая-нибудь книга по этому вопросу».

Джин

Ноябрь 1916 года. Лит

Как только Джин свернула за угол, сразу заметила мужчину. Она отступила в тень, чтобы он ее не заметил. Сначала нужно убедиться. Мужчина стоял у их подъезда и смотрел вверх. Дональд ли это?

Как только она с радостью поняла, что это действительно он, и уже набрала воздуха в легкие, чтобы изо всех сил выкрикнуть его имя, из дома напротив вышел сосед и направился к Дональду, чтобы его поприветствовать. Мужчины разговаривали пару минут, а потом Дональд — если это был он, в чем она опять стала сомневаться, остался один. Но он не сдвинулся с места. Чего он ждет? Джин никак не могла понять. Какое-то время он вглядывался в окна их квартиры, а затем пошел — нет, поковылял к подъезду и исчез в нем.

Итак, он повредил ногу, решила она, потому-то и писал так редко. Прошло десять недель со времени получения первого официального письма, которое перевернуло ее мир. Стандартная армейская формулировка «ранен» могла означать что угодно. И это письмо опередило все письма от самого Дональда. Почта приходила нечасто, что только усиливало ее беспокойство. В глубине души она понимала, что он немного стыдится того, что плохо умеет писать. Она старалась следить за новостями с фронта, которые поступали регулярно, и даже посмотрела фильм о битве на Сомме. Джин догадывалась, что, скорее всего, Дональд не хотел ей сообщать, что с ним случилось, чтобы не расстраивать, отчего ей становилось только хуже. Насколько же глупы мужчины, что не понимают этого, думала Джин. Не был исключением и Дональд.

Ее мысли обгоняли ее ноги, когда она шла по улице. Джин не спешила, ей надо было подготовиться к встрече — иначе он заглянет ей прямо в душу и она не сможет скрыть беспокойства. Она подумала, не забрать ли Энни от Ханны, чтобы девочка тоже разделила радость встречи. В немногих дошедших письмах Дональд постоянно интересовался дочкой. Было начало пятого, а Ханна не ждала ее до пяти, так что, наверное, лучше сначала прийти домой одной, без Энни.

В прохладном подъезде Джин ощутила, как сильно колотится сердце. Казалось, его было слышно и на верхнем этаже, где он уже ждал ее.

Есть ли у него ключ? Этого она не помнила. С каждым лестничным пролетом она обретала решимость. На последних ступеньках Джин наконец-то узнала его волосы песочного цвета: он прислонился к стене, утомившись от подъема. На колене, чуть ниже килта, виднелся шрам. Пусть Дональд сейчас хромает — это неважно, со временем он поправится. Больше всего ее обеспокоила его бледная кожа, запавшие щеки и болтающийся воротничок, который раньше тесно облегал крепкую шею.

Сейчас, когда она впервые за несколько месяцев увидела его, стало ясно, что Дональд скрывал от нее в письмах: рука, которую с такой готовностью пожал их сосед на улице несколько минут назад, была у него единственной. Пустой левый рукав свободно свисал. Память сразу же подсунула картинку нынешнего утра: она вспомнила, как Том протягивал обе здоровые руки, чтобы забрать у нее Энни на пороге своей квартиры, и она чуть не побледнела от гнева, жалости и зависти. Все внутри у нее задрожало, дыхание перехватило, и сразу же стало стыдно за такие чувства. Потом приступ прошел, и она почувствовала ненависть к себе.

— Джин… — Дональд посмотрел на нее добрыми серыми глазами и потянулся к ней. — Моя жена.

Она сразу вспомнила, как он обращался к ней в письмах: не «дорогая», не «милая Джин», а «Моя жена»: «Моя жена, у меня новости…», «Моя жена, я…» и наконец: «Моя жена, со мной все в порядке…».

— Да, — ответила она. — Твоя жена.

Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его, и почувствовала, как поднимается в воздух.

Он мягко поцеловал ее, опустил на пол, прижал к себе и прошептал:

— Мне так жаль…

— Я знаю.

— Нет, ты не понимаешь. Как я мог…

— Извинения принимаются.

— Принимаются?

— Да, Дональд. — Джин погладила грубую щетину на его лице. — Я принимаю твои извинения — не потому, что они были нужны, а потому, что ты хотел извиниться. Ты копил их несколько недель и вот сейчас наконец произнес. И я не хочу, чтобы ты их еще раз повторял.

Он замолчал. Поток слов, объяснений и сожалений был остановлен, не успев извергнуться. Наконец он кивнул в знак согласия и наклонился, чтобы поднять рюкзак, но она опередила, быстро схватив его и закинув на плечо.

— Я могу нести сам, — запротестовал он.

— Да, — ответила она. — Но если рюкзак понесу я, ты сможешь держать меня за руку, пока мы заходим в дом, а ведь так будет гораздо приятнее, правда?