Сиам Майами

Импресарио, уже собиравшийся сесть в машину, внезапно выпрямился и ободряюще улыбнулся.

— У меня найдется дело для молодого человека с головой на плечах. Хотите поработать со мной?

— Нет, благодарю. — Барни махнул рукой в сторону вокзала «Гранд Сентрал». — Я еду за билетом на бейсбольный матч.

Импресарио воспринял его ответ как попытку набить себе цену.

— Даю вам двести пятьдесят в неделю плюс расходы.

— Нет, спасибо.

— Двести семьдесят, больше никак.

— Спасибо. Я знаю, что не использовать ценный опыт стыдно, но я научился свысока смотреть на деньги. На них приобретаются только миражи.

— Если передумаете, дайте знать. — Импресарио протянул ему визитную карточку и сел в такси.

На углу Барни смял карточку и бросил ее в урну. Он жалел о встрече с импресарио, но радовался за Сиам. Судьба Зигги вызвала у него удивление, но не шок. У него было предчувствие, что самое тяжелое еще впереди. Для нихбыло естественно сразу доходить до того, о чем он был способен подумать только в последнюю очередь. Этот недостаток внушал ему уныние. Пока он силился сообразить, какие еще гадости есть в запасе у Твида с Доджем, у него в голове зазвучал жизнерадостный голос Сиам: «Давай ляжем. Самое лучшее в сексе — это сон». Он широко улыбнулся, не стесняясь прохожих. Преимущество Нью-Йорка заключается в том, что здесь можно прилюдно давать волю своим чувствам, не привлекая постороннего внимания.

С его лица не сходила улыбка, но мысли о Сиам навевали на него печаль. Это была не тяжесть на сердце, а нечто худшее — грусть, коренящаяся в непонимании. Ее поступки были лишены последовательности. Он еще мог понять, если бы она решила отдаться Доджу, сбежав с гастролей. Но то, что она вернулась к этому подонку, признавшись в желании выйти за Барни замуж, было еще хуже, чем перестать для него вообще существовать. Его брала оторопь, ему было непонятно, как можно поступать согласно своим прихотям и при этом не изменять себе. Возможно, на это толкает честолюбие. Возможно, он просто ей завидует.

Он мучался, ощущая болезненное невидимое соприкосновение с нею. Сиам оставила живую память о себе. Он брел этим солнечным утром по Бродвею, где все сулило удовольствие. Однако знал, что никто и ничто не заменит ему Сиам. Их прервавшаяся близость сделала его одиноким. Они были так близки друг другу! Сама ее постоянная готовность вобрать его в себя была для него источником наслаждения. Ужас заключался в том, что их интимная жизнь не ограничивалась плотским соитием. Когда они просто гуляли вдвоем, довольные и счастливые, он чувствовал, что ее взор купается в нем. От этого испытывал душевный восторг. Видеть ее рядом, наслаждаться улыбкой на ее устах, даже намеком на улыбку — все это женщина не в силах забрать с собой.

Он не мог забыть ее, Даже находясь в толпе нью-йоркских женщин со стройными ногами, щеголявших этим летом в особенно коротких платьях. Он никогда еще не видел столь завлекательной женской одежды. Благодаря ей каждая женщина получала шанс стать объектом мужского внимания. Счастливое открытие сезона состояло в том, что пара стройных ножек, оголенная практически на всю длину, делала еще привлекательнее женское лицо. При столь демократическом стиле женщина не нуждалась более в торчащей груди, кудряшках или сияющем взоре, чтобы обратить на себя внимание. Ей достаточно было присесть, чтобы превратиться в усладу для глаз.

Шагая под огромными плакатами, Барни вспоминал ярко одетых мужчин, которых он видел в офисе у Зигги при первом посещении. Тогда он счел их представительность и броскость напрасными ухищрениями. Желая добиться успеха, они шли на все, но не могли исправить совершенные против них несправедливости. Теперь Барни оказался в их положении, хотя их мерки, определяющие успех, были ему чужды. Он тоже не мог бороться с несправедливостью Доджа, Мотли, Твида. Не имея денег, он не обладал никаким иным оружием, кроме Насилия. Прибегнув к насилию, он окажется в тюрьме. В принципе, он не возражал против такого метода борьбы, он казался ему более естественным и эффективным средством, нежели бесшумные козни менеджеров. Но его совершенно не устраивало то, что придется поплатиться свободой за попытку хотя бы частично поквитаться с Доджем. Додж не пострадает, разве что отделается травмой, которую ему нанесет мститель Барни. Барни же будет расплачиваться вдвойне: за то, как поступил с Доджем, а потом за нарушение закона. В этом заключалась кошмарная несправедливость по отношению к тем, кто и так пострадал от несправедливости. У жертвы нет иного выхода, кроме сознательного риска стать жертвой вторично, добиваясь восстановления попранной чести и справедливости.