Сиам Майами

— Я купила пять новых бюстгальтеров! — Стала расшвыривать свертки, пока не нашла маленькую коробочку. Ленточка отказывалась развязываться, и она вскрыла коробочку зубами. — Я открыла духи с новым запахом: «Всегда — недостаточно». — Она вынула хрустальный флакон из бархатной подставки, извлекла затычку и подушила себя за ушами, а потом грудь и под юбкой — на счастье. Показав ему самую крупную коробку, похвасталась: — Годовой запас соли для ванны.

Поняв, что со сном покончено, он пихнул ее под коленку. Она с криком рухнула с ним рядом. Они вцепились друг друга и принялись возиться. Это занятие было прервано тяжелыми шагами за дверью. Барни предвосхитил выговор словами:

— Ты — дикая женщина.

— Погоди, дай снять лифчик. — Она прикусила язык — в дверь постучали.

Барни не сразу пришел в чувство.

— С вами все в порядке? У нас обвалился потолок, рухнула целая полка с виски.

— Я упал с кровати, — ответил Барни, наблюдая, как Сиам срывает с себя жакет, блузку, расстегивает юбку, стягивает через голову лифчик. — Отправьте счет Зигги Мотли.

— Благодарю, сэр. Желаете взглянуть на повреждения?

— Нет. — Барни усмехнулся, но его голос остался невозмутимым. — Я верю вам на слово.

Человек удалился.

— Кажется, ты говорила, что тут нет ни души? — Он обхватил обнажающуюся Сиам за талию.

— Захотелось подсмотреть за тобой, — повинилась она. — Чтобы увидеть, есть ли разница между тобой спящим и бодрствующим. Разницы не оказалось. — По ее тону можно было заключить, что это наблюдение имеет для нее большое значение. — Я узнала тебя и спящим.

— Сиам, — вырвалось у него, — я тебя люблю.

Она пулей слетела с кровати и стала поспешно, кое-как напяливать на голое тело блузку. Возникли трудности с попаданием рукой в рукав. На свисающую с одного плеча блузку она накинула жакет и умудрилась застегнуть его не на те пуговицы. Только потом настал черед лифчика: она уже продела в него руки, когда сообразила, что надевать его поздно. Лифчик отлетел в сторону. Она запрыгнула в юбку, но заело молнию.

— Сиам, что ты делаешь?

Она застыла, судорожно сжимая края юбки, со свисающей из-под жакета блузкой, с торчащей из косо застегнутого жакета голой грудью.

— Прошу тебя, Барни, не говори этого, если не от сердца, не от души, ведь что-то другое побуждает тебя прикасаться ко мне. Пожалуйста, Барни, не говори этого! — Она отвернулась от него, слишком взволнованная его признанием и собственной реакцией. — Не говори ничего, если это не то, чего ты хочешь. Прошу тебя! Если ты не стремишься ко мне всеми фибрами своей души. — Ее глаза покраснели от счастливых слез. Она наконец добралась до ответа на его вопрос, что она делает. — Если ты говоришь мне, что любишь меня, когда я раздета, я не очень-то сильно тебе верю.

Он улыбнулся и пристыженно повесил голову.

— Когда ты раздета, я тебя хочу.

Она покачала головой, опасаясь, что имеет дело с тупицей. Но он не был тупицей.

— Возможно, я действительно теряю голову, когда вижу тебя обнаженной. Когда ты остаешься голой, то я быстрее выпаливаю то, что в другом случае просто мямлил бы дольше. Раздета ты или одета, я говорю это тебе — такой, какая ты есть, со всеми твоими достоинствами и недостатками.

— Знаю, ты говоришь правду. — Она осторожно отошла от кровати. — Но все равно побалуй меня! — Одной рукой она натягивала юбку, другой прикрывала голую грудь. — Видишь, какая я старомодная.

Он сунул руку ей под жакет и провел по телу, подбираясь к груди. Она медленно закрыла глаза.

Глава 19

Зигги проснулся на рассвете, за пять с лишним часов до встречи с Твидом, и счел дурным предзнаменованием то, что вынужден напрасно потратить столько времени. И как это Барни угораздило запороть сделку с Селестой? От раздражения у него жгло в желудке. Он стоял посреди спальни в шелковой пижаме с монограммой. Терпеть не мог просыпаться на рассвете, считая это участью бедняков. Ему хотелось бы проспать до десяти утра, а потом скоренько смотаться на встречу к Твиду. Вот это было бы в самый раз! Тогда у него не осталось бы времени на размышление. Теперь же придется ломать голову над случившимся и впадать в отчаяние.

У него были хорошие мозги, он доверял им. Считал себя ровней Твиду. Только сейчас никак не мог начать мыслить. Проснувшись ни свет ни заря, он должен был воспользоваться несколькими часами вынужденного безделья, чтобы склонить удачу на свою сторону. Как он чувствовал себя в те дни, когда ему улыбалась фортуна? Попытался привести в порядок растрепанные чувства, но из этого ничего не вышло. Он отличался упрямством, поэтому многие реальные вещи отскакивали от него, как горох от стенки. Холодная рассудочность губительно действовала на его непосредственность. Он ожесточенно поскреб голову и приказал себе забыть о нервах.