Сибирь: счастье за горами

И началась наша жизнь в заповеднике. Косьба вдоль речек, заготовка дров, полевые в тайге, ночевки в зимовьях. На центральной усадьбе была прекрасная библиотека, и я брал там книги, читал по вечерам в нашем жилище-мастерской на самом берегу моря при свете керосинки, слушая шторм или великую тишину. Мы познакомились с местными жителями, среди которых, конечно, выделялся Валера Меньшиков, бывший геолог, а тогда электрик, могучий мужик, заросший староверской бородой. Хотя старовером он не был. Изучал английский, осваивал на гитаре фламенко, писал стихи и штудировал философов древних и новых времен. От него я узнал о существовании Лао-цзы и Чжуан Чжоу и многое другое. Попросту говоря, Меньшиков стал для меня учителем. Мне нравились его стихи и рассуждения о недеянии, созерцании и заповеднике нового типа, в котором бы служили нестяжатели и философы. Родом он был из Баргузина, того самого, где отбывал ссылку друг Пушкина Кюхельбекер. Много странствовал, в молодости отдавал дань Бахусу, портянки носил из мешковины, спал под деревьями на сопках в окрестностях Улан-Удэ и Иркутска, тянул линии электропередач, потом учился на геолога, жил в Крыму, в Воронеже и вернулся на родные берега Байкала. Вот это был истинный сибиряк. Стоило посмотреть, как он неторопливо прилаживает кошки к кирзовым сапогам, снимает цепь с широкого кожаного пояса, заводит ее за столб и легко взбирается вверх, до проводов, занимается починкой, а ветер с Байкала раздувает его смоляную бороду, как у Василия Великого. Мы переписывались двадцать с лишним лет потом. Его письма очень поддерживали меня в армии, в афганской провинции Газни. Валера осторожно советовал поступать так-то и так-то в различных – непростых – ситуациях. Присылал стихи. И, главное, настаивал на одном: во всех обстоятельствах оставаться человеком, ибо человечность – суть нашего бытования здесь.

Присутствие Валеры и на заповедном берегу было сродни камертону. Например, мы с Генкой и остальными рабочими лихо матерились, как это уж заведено. И однажды Валера это послушал и, оглаживая бороду, пошутил как-то необидно, но умно – насчет колуна-языка что-то… А ведь язык наш не колун? И все, я для себя ввел табу на ругательства (пусть в дальнейшем, в поздние годы при случае и нарушал его). Речь моя очищалась на берегу чистейшего моря. В дальнейшем Меньшиков заочно окончил юридический факультет и переехал в некрасовский Тарбагатай, где работал судьей. Да, об этом поселке в Бурятии Некрасов и писал:

Горсточку русских сослали
В страшную глушь, за раскол,
Волю да землю им дали;
Год незаметно прошел —
Едут туда комиссары,
Глядь – уж деревня стоит,
Риги, сараи, амбары!
В кузнице молот стучит…

Там и сейчас живут так называемые семейские, сиречь староверы.

Бабу там холит мужик:
В праздник на ней душегрейка —
Из соболей воротник! (…)

– «Где ж та деревня?» – «Далеко,

Имя ей: Тарбагатай,
Страшная глушь, за Байкалом…»

И точно, однажды Валера прислал фотографию своей жены Лиды: миловидное лицо ее тонуло в собольем воротнике. Валера Меньшиков внимательно следил за моими литературными опытами, помогал советами, присылал книги. А однажды прислал свой дневник, две общие тетради, летопись заповедника, зная, что я подступаюсь к этой теме.

Мне и до сих пор нравится его стихотворение о Байкале:

Неводит по байкальским глубинам
Голубая рыбачья страда.
Сколько грешников ты загубила,
Чистоты голубиной вода!

Сколько дани за рыбу и водку!

Только нрав на штормах не утих.
Матерщиной луженая глотка
Вновь за фартом зовет молодых.

Хорошо, если рядом товарищ,

Хорошо, что не жаль головы,
Хорошо, омулей отоварив,
Загудеть у веселой вдовы!

Разливай по содружеству кружек

Белой горечи злого вина.
Пусть вдова позабудет про мужа,
Рыбака спеленала волна.

Он не первый за рыбу и водку,

Не последний… И нрав не утих:
Запряженная «вихрями» лодка
Завтра в море умчит молодых.