Это уж так и было: Байкал забирал зазевавшихся рыбаков. Но никого это не останавливало. Моторки выплясывали на волнах, катера шли даже в осенний шторм. И однажды рыбацкий катер выбросило на заповедный берег. Все рыбаки уцелели, вышли пешком в поселок, а нас, лесников, попросили помочь колхозу – вытащить лебедкой катер из воды. И мы отправились на моторной лодке в высокую ледяную волну, сами чуть не перевернулись, проходя мимо мыса Валукан. Но вытащить катер не смогли. Трос лопнул. А шторм разыгрался не на шутку, пошел снег. И на неделю мы оказались заперты в зимовье на берегу. Хорошо там было! Печка исправно глотала смолистые дрова, обдавая нас жаром. Мы распивали чаи, хрустели галетами, дымили сигаретами, травили байки. Много было рассказов про
Да, странные вещи там происходили. Впрочем, происходят они и поныне. Действительность сложна и многообразна и потому пластична для любых истолкований. Чье же толкование самое верное? Сибирских ли охотников, бурятских буддистов, шаманистов или святых наших отцов? А может, атеистов?
На заповедном берегу когда-то жили эвенки, сиречь тунгусы. И там еще сохранилась память о последней великой шаманке Шемагирке. В тайге мы находили одряхлевшие стойбища эвенков. Это был тоже заповедный мир чужих предков. Эвенков здесь осталось двое или трое. Когда-то их центром была бухта Сосновка, там располагалось, так сказать, главное стойбище. В Давшинской долине они кочевали с оленями, охотились. Пока не возникла острая нужда в деньгах: дело шло к войне. Хватились соболей, а их почти выбили здесь, в Подлеморье. В 1914 году и была направлена экспедиция Доппельмаира и Забелина, Сватоша сюда. Решено было учредить заповедник. А тунгусов переселить на север Байкала. И где они сейчас, байкальские тунгусы?
«Не убивай орла, а то все птицы на тебя обидятся» – гласит эвенкийская мудрость…
В один из ноябрьских дней жена Валеры Меньшикова Лида привела к нам знакомиться новичка в заповеднике – рыжую смолянку с яркими веснушками и зелеными глазами.
Можно сказать, в тот вечер и закончилось время нашей юношеской Сибири и началась другая Сибирь. Но на самом деле все произошло не так быстро, не в одночасье. Да уже что-то было предрешено: наши глаза встретились.
В феврале Генка засобирался домой, хотел перед армией немного пожить в Смоленске. А я не поехал, не в силах оставить Байкал по собственной воле и одолеть зеленоглазых чар нашей соседки.
Весной разыгрались штормы, над хребтами установилось ненастье, и я не попал в армию. А в Нижнеангарск на самолете по устоявшейся погоде полетел уже в мае, не один. Мы расписались в одноэтажном домишке, выйдя, я швырнул по сторонам горсть монет – на счастье. В бамовском магазине мы накупили всякой снеди, колючих ананасов, конфет, токайского вина, шампанского. И свадебный кукурузник вез нас над морем, по которому еще плавали льдины, вез над кедровыми горами, мы держались за руки и были счастливы.
На свадьбу пришли Меньшиковы с детьми, девчонки с метеостанции, лесничий Троицкий. Были тосты и поцелуи, песни под гитару Валеры. В стеклянных банках стояли жарки, оранжевые цветы.
А летом мы переселились на гору, увенчанную лесопожарной вышкой. Чуть ниже громоздкой вышки из бревен, скрепленных железными скобами, под кедрами притулилась зимовьюшка. Сюда мы завезли на лошади по тропе провизию: много сгущенки, конфет, чая, сухарей и всего прочего. И на этой горе над Байкалом в щебете птиц, клекоте орланов-белохвостов, медвежьем реве и пении скрипок и гуслей ветра проходил наш медовый месяц.
От добра добра не ищут. Всё так. А мы – искали. Нас уже поманили легенды другого озера, иных гор: Алтын-Кёль, «золотое озеро», Телецкое. В Алтайском заповеднике работал старый уже лесник с Южного кордона Оробцев. И он поддержал наше решение поехать туда. Вот ведь как! А сам-то приехал сюда оттуда. Широк человек…