Сибиряки

«А еще кланяются тебе: подружки твои Таня Косова, Валя Сомова, Вера Седых, Матрена Лесницких…»

— Много-то как! — вставила Феня.

Отец писал все: и как узнали дома из письма Нюськи, что уехала на фронт с культбригадой, и какой переполох у матери с бабушкой вызвало это ее сообщение, и как приехали к ним в Качуг две студентки, вернувшиеся с культбригадой в Иркутск уже без Нюськи, долго не решались рассказать о случившемся, а потом сами же поругали Нюську за то, что самовольно удрала на позицию поглядеть немцев, а вместо этого чуть не угодила на тот свет, и какое горе было в семье — еле отвадились с маманей… А под конец писал:

«А то, что ты в санитарках осталась, доченька, я это вполне одобряю, хотя не все, конечно, со мной согласные. А будет опять голос, после войны доучишься…»

Феня, слушая Нюськино чтенье, только ахала. На одном из студенческих Нюська споткнулась, перечитала еще раз:

«…Нюська, тебя ищут! Вчера в музучилище пришло письмо с балтийского фронта или флота, не знаю, разыскивает тебя один старшина какой-то второй статьи…»

— Ага, подруженька! А ты снам не веришь!.. — вскричала Феня и тоже впилась в письмо.

— Погоди ты! — оборвала Нюська. Кто еще может разыскивать ее?..

«…Начудил в письме — ужас! Пишет: „Фамилии, извините, не помню, а зовут Аней. Собой красавица, коса — толще якорной цепи, певица… Прошу, пишет, сообщить ее координаты, фамилию и все прочее, так как она для меня ясная звездочка и перископ всей моей жизни и должен я ее разыскать хоть на дне моря…“»

— Ой, здорово-то как, Нюсенька! — не выдержала Феня. — Мне бы так кто написал — ох, и счастливая была бы я!..

«…Мы ему ответ всем курсом писали. И, конечно, почудачили: „Аней, дорогой товарищ старшина, у нас в училище двадцать восемь, Аней с косами — три, а красавиц из них — одна, Аня Рублева, но и та сейчас без косы, а служит санитаркой в армейском госпитале. Так что вы, уважаемый товарищ искатель звездочек и перископов, пишите ей прямо на полевую почту такую-то… Словом, жди теперь, Нюська, от этого моряка весточки…“»

— Вон кто! — догадалась наконец Нюська. — Это ко мне в Москве еще один матрос приставал…

— Красивый?

— Кто?

— Ну матрос тот.

— Дура ты, Фенька! — обругала подружку Нюська. — Что я его, разглядывала? Я ему по морде съездила, гаду, а он опять…

Феня с откровенной завистью смотрела на Нюську.

4

— Рублева, займите раненых!'

— Опять?

— Что значит «опять», Рублева?!

Нюська смолчала. Дежурный лейтенант смерил ее осуждающим строгим взглядом и, ни слова более не сказав, прошел мимо. Нюська домыла окно и, поправив халат, отправилась сполоснуть руки.

Нюська терпеть не может этого холеного, придирчивого ко всему фельдшерюгу. И придирается-то не для пользы дела, а так, вид делает, перед начальством выслуживается. В его дежурство даже раненые боятся лишний раз кашлянуть, по палате пройти: сейчас же прибежит, зашикает, угрожать станет, а то и сразу к начальнику госпиталя с доносом. Другие, которые дежурят, и сплясать разрешат даже, а у этого: сиди и читай чуть не шепотом раненым книжку. Черт косоглазый!

В палате ее уже ждали.

— Стригунок наш пришел, братцы! Подымайся!

— Что читать ноне будем, красавица?

— Ой, тише, дядечки, только тише! — взмолилась Нюська. — В соседней палате дежурный лейтенант, услышит — заругает меня, дядечки…

— Подумаешь, строгий какой!..

— Тише ты! Аннушка просит. Тебе ничего, а ей неприятности могут.

— А ну стул Аннушке!

Раненые поднялись, зашевелились, поставили у окна стул.

— Садись сюда, ближе к свету, дочка! Чегой-то ты сегодня кислая, Аннушка?

Нюське и в самом деле кисло. Целый день мыла в палатах, грязищи одной сколько вынесла, хотела успеть окна домыть до смены — а тут читай! А когда готовиться к занятиям на курсах? Сам же фельдшер ее потом спросит… Но посмотрела на обращенные к ней со всех сторон лица, встряхнулась.

— Хотите, стихи почитаю? Хорошие! — показала Нюська тонкую книжку.

— Про любовь?

— И про любовь.