Сибиряки

Наум Бардымович выключил свет и осторожно, чтобы не разбудить спящего, прошлепал босыми ногами в залу, устроился на тахте.

«Ай, как нехорошо получилось! — сокрушался он, лежа под своей шубой. — И положила куда: на кухню! Тетка, называется!»

Утром Танхаев проснулся поздно: отоспался за все недоспанное в Качуге и в дороге. Жена уже возилась на кухне, а рядом с тахтой на стуле, висели его толстовка и брюки.

— Фая!..

Фардия Ихсамовна, бесшумно вошедшая в залу с какими-то лоскутами, вздрогнула и, подойдя к мужу, радостно улыбнулась.

— Здравствуй, Нума. Ты так хорошо спал.

Танхаев, чтобы лучше видеть жену, приподнялся на локте.

— Я хочу серьезно поговорить с тобой, Фая. Кто этот мальчик? — на родном языке спросил он.

— Леша. Его зовут Леша, Нума…

— Меня не интересует его имя, Фая… вернее, я хотел сказать: мне важно знать не его имя, а как ты могла так поступить, Фая, даже не посоветовавшись со мной, не написав мне об этом ни одной строчки. Я спрашиваю, кто он тебе, этот Леша? Племянник?

— Да, Нума, — с заминкой ответила Фардия Ихсамовна и оглянулась на оставленную открытой дверь в кухню. — Ты так громко…

— Будешь громко, — Наум Бардымович сбавил тон. — Прикрой дверь.

Фардия Ихсамовна повиновалась.

— Я тебе сейчас все объясню, Нума…

— Я не хочу слушать твоих объяснений! — Его уже возмущало непонимание женой самой простой вещи. — Я не зверь, я все могу понять, Фая. Но ведь можно же было написать мне…

— Я не хотела расстраивать тебя, Нума. Ведь я совсем мало боялась мальчика… Ах, как все получилось…

— Плохо получилось! От других людей узнаю: племянник при живом дяде оборванцем бегает! Объедками шоферов кормится!..

Фардия Ихсамовна никогда еще не видела таким гневным своего Нуму. Чувствуя за собой вину, женщина инстинктивно прижала к груди пестрые лоскуты, во все глаза испуганно глядя на сердитого мужа.

— Ты жена, Фая, а не соседка. Ты не имеешь права скрывать от меня подобные вещи…

Наум Бардымович запнулся: в дверях стоял веснушчатый мальчуган с удивительно желтыми глазами и отменно рыжей головой на тонкой шее. Танхаев постарался улыбнуться.

— Ну-ну, иди, племянничек, — уже по-русски ласково произнес он и даже поцеловал Лешку в рыжий вихор. — Леша, значит? Тце, тца…

— Вы меня, дяденька Наум Бардымович, не ругайте, я ведь…

— Зачем ругать? Это она виновата, твоя тетка. — Он показал на все еще перепуганную Фардию Ихсамовну.

— Какая же она мне тетка? — уныло протянул Лешка. — Да и вы тоже. Нет у меня никого, дяденька Наум Бардымович. Это я так только тетю Фардю просил, чтобы она меня племянником называла, чтобы меня на автобазу к вам в ученики приняли…

Теперь стал в тупик Танхаев. Глядя то на жену, то на Лешку, не мог понять, о чем говорит мальчик. Робея и запинаясь, Лешка кое-как объяснил все.

Через час они все трое сидели за чаем.

— Да, Нума, я забыла тебе показать, — вспомнила вдруг Фардия Ихсамовна и поторопилась к комоду, нашла письмо, отдала его мужу. — Вот, Нума, прочти. Я его еще третьего дня получила. Ведь как, однако, нехорошо поступили с человеком. С работы сняли, в Москву отправили, а теперь обратно зовут, на старое место…

Танхаев прочел:

«Дорогая Фардия Ихсамовна!

Сердце мое меня не обмануло, и скоро мы опять увидимся с вами в Иркутске. Я так рада! Так рада! Вспомните теперь, а что я вам говорила? Разве я не была права, говоря, что Никошу еще будут упрашивать вернуться в Иркутск на прежнюю должность? Но не я на его месте, милая Фардия Ихсамовна, я бы их поманежила, я бы еще заставила их поползать передо мной на коленях!..»

Танхаев расхохотался. Глядя на него, громко засмеялся Лешка.

— Ты чему смеешься, Нума? Я не нашла в письме ничего веселого.

Но Танхаев уже читал дальше:

«…Очень прошу вас, милочка, проследите за ремонтом нашей квартиры. Ведь у нас, в общем, была неплохая квартирка…»

Танхаев бросил читать, вернул письмо жене.

— Возьми эту чепуху, Фая, и не показывай ее никому больше. А лучше сожги.

— А с квартирой?

— Какой квартирой? Перфильев остался в Москве. У него там отличная дачка, Фая!

7

Подтрунивая поначалу над новым увлечением супруги, Танхаев в конце концов пришел к выводу, что это, пожалуй, самое для нее лучшее занятие — воспитание Лешки. С тех пор, как умерли оба сына, у Фаи все из рук валится. Так уж пусть чужой сын растет, вон как его обшила всего! Да и сам он стал привыкать к смышленому, бойкому, всегда услужливому и любознательному подростку. А когда Лешка заявил ему, что очень хочет поступить в школу взрослых, чтобы потом выучиться на шофера, обрадовался: из мальчика выйдет толк. Надо помочь ему поступить в школу.