Сибирская эпопея XVII века

В Сибири со всей полностью раскрывалось одно из давно подмеченных качеств русского народа — «необыкновенная способность… уживаться с людьми». «Русский человек, — писал П. Н. Буцииский, — легко ориентируется в каждой новой местности, умеет приспособиться ко всякой природе, способен перенести всякий климат и вместе с тем умеет ужиться со всякою народностью…» [28, с. 334–335]. Причины этой уживчивости многие видят в особенностях русского национального характера. По мнению некоторых исследователей, одной из его отличительных черт являлось «отсутствие высокомерного презрения и вражды к населению колонизуемых стран» и «житейская уступчивость». Еще в дореволюционной литературе отмечалось, что «духом нетерпимости по отношению к инородцам русские переселенцы в Сибири никогда не были проникнуты», что «они смотрят на вогула, самоеда, остяка и татарина прежде всего как на человека и только с этой стороны определяют к ним свои жизненные отношения» [28, с. 332; 53, с. 245; 18, т. 3, ч. 2, с. 246, 271].

Способность русских «находить почву для сближения с другими народами» поражала и иностранных наблюдателей, обращавших внимание на отсутствие у русского человека «снобизма» в отношении населения колонизируемых территорий, обычно столь свойственного западноевропейским переселенцам. «Когда русский мужик с волжских равнин располагается среди финских племен или татар Оби и Енисея, они не принимают его за завоевателя, но как за единокровного брата, вернувшегося на земли отцов… В этом секрет силы России на востоке», — писал, например, француз Ланойе в 1879 г. [130, с. 151–152]. Американский сенатор Бэверидж, проехавший в 1901 г. всю Сибирь, увидел главную причину прочности позиций России на Дальнем Востоке прежде всего в том, что она присутствует там «в виде русского крестьянина», т. е. «самого русского народа», отличающегося, по словам сенатора, тем от других наций, что он не проявляет «никакого оскорбительного способа обращения с расами, с которыми превосходно уживается». (Даже у русского солдата Бэверидж подметил «свойственную всем русским» «поразительную характерность» — это способность «дружиться с народом», который «победил») [см.: 122, с. 287–288].

Историки отмечали и «отсутствие резкого социального различия между местным объясаченным населением и угнетенным русским», и отсутствие между ними «той резкой пропасти, которая отделяет сейчас человека европейской культуры от дикаря» [149, с. 428; 16, с. 78]. Для нас, однако, важны не столько причины и обстоятельства, повлиявшие на характер отношений трудового русского и аборигенного населения Сибири, сколько их следствия. Отметим в этой связи, что правящие круги России уже в XVII в. не раз выражали беспокойство по поводу тесного общения переселенцев с сибирскими «иноземцами», якобы дурно отражавшегося на нравах русских людей.

При крупных западносибирских городах издавна сложились татарские слободы, и выяснилось, что «всяких чипов жилецкие люди живут в татарских юртах… с татарами вместе… пьют и едят из одних сосудов, и детей приживают…». Царь приказал «разводить русских и татар, чтобы они вместе не пили, пе ели и не жили». Однако из воеводских отписок следовало, что и расселившиеся по уездам крестьяне постоянно ходят в гости к «иноземцам», а те посещают русские деревни, говорят по-русски и «всякому русскому обычаю навычны», указывают переселенцам на соляные ключи и руды, предупреждают о нападениях степняков и т. д. У торговых людей также были среди аборигенов «старые други и знакомцы», предоставляющие им ночлег, а также помощь в перевозке груза и в обходе «государевых застав». Татарские бедняки в XVII столетии работали «для корму» не только у богатых соплеменников, но и у русских [28, с. 332–334; 105, с. 825].

В Восточной Сибири тесные бытовые контакты наладились у переселенцев с якутами. В Якутске, например, казаки, отправляясь в поход, отдавали свой скот на содержание «подгородным» якутам и брали у них во временное пользование куяки. Известны случаи, когда русские беглецы находили убежище у якутов.

Отбившиеся по бедности от соплеменников и потерявшие скот якуты вовлекались в хозяйственную жизнь переселенцев особенно глубоко и разносторонне, часто находя у русских в работе по найму единственный выход из тяжелого экономического положения. Некоторые из аборигенов уже в XVII в, изъявляли желание креститься; став «новокрещенами», они совершенно отрывались от племенного быта и определялись в служилые люди или крестьяне, получая во всем равные с русскими права [18, т. 3, ч. 2, с. 246–247; 54, с. 346–349]. Русские деревни случалось располагались рядом с селениями «иноземцев»; со временем кое-где стали возникать даже смешанные (например, русско-вогульские, русско-тунгусские, русско-бурятские) селения и было положено начало слиянию с русскими части оказавшихся в ближайшем соседстве с ними и активно осваивавших образ их жизни аборигенов (этот процесс получил развитие в ряде районов Сибири в XVIII–XIX вв.).