Сибирская эпопея

Порой община заключенных превращалась в трибунал, и трибунал беспощадный. Если становилось известно о доносе (что у арестантов называлось «музыкой»), если кто-то из заключенных воровал деньги из общака или нарушал решение старосты, его участь была решена. В лучшем случае, групповое избиение по всем правилам, в ходе которого на «виновного» набрасывалась толпа взбешенных товарищей по заключению, осыпая его ударами, после чего, избитый и окровавленный, он несколько дней лежал под нарами. Более тяжелые проступки, например донос о готовящемся побеге, были чреваты убийством. Орудием могла быть оловянная заточка, которую втыкали ему меж ребер на прогулке. Ему могли нанести удар кирпичом по голове в удобный момент или сделать «темную» – накинуть на него первую попавшуюся тряпку и свести с ним счеты где-нибудь в углу. Последняя кара применялась и к предателям из числа палачей или охранников, которые не хотели играть роль, предписанную им тюремными правилами игры.

Картина примитивной демократии, царившей в тюрьмах, может показаться несколько надуманной или идиллической. Впрочем, Ядринцев не скрывал главенствующей роли грубой силы в этом теневом обществе, лежавшего на нем тяжелого отпечатка повседневного насилия. Но прежде всего он хотел вернуть своим бывшим сокамерникам достоинство и человечность, о которых добропорядочное русское общество даже не подозревало. Он подробно описывает любовь заключенных, которая часто отнимала у них все свободное время, их детские интриги, направленные на признание официальным «женихом» той или иной арестантки в женском бараке на дальнем конце двора. С этажа на этаж выкрикивались любовные призывы, хоть и не всегда в поэтической форме, женщины в ответ пели хором, чтобы было слышно дальше. Арестанты плели интриги, чтобы передать возлюбленной кусок сахара или папиросы, угрожали ей, заподозрив неверность, пусть даже мнимую, находили возможность встреч в самых неблагоприятных обстоятельствах. Впрочем, иные могли поставить свою «любезную» на кон, играя в карты, которые изготовлялись из любых мало-мальски пригодных бумажек. «У некоторых арестантов, – пишет Ядринцев, чтобы дополнительным аргументом подкрепить свое воззвание в защиту безвестных жертв каторги и ссылки, – любовь чуть ли не главное занятие».⁹⁶

Сергей Максимов, Фёдор Достоевский и Николай Ядринцев составили первые документальные описания жизни сибирских каторжных низов. На Западе их трудами вдохновлялся Кеннан. В России были свои громкие имена – знаменитые, как Антон Чехов, или менее известные, как великий журналист Влас Дорошевич, – которые вернули каторжникам, уголовным и политическим, их человеческий статус. Чехов, уже тяжело больной туберкулезом, в 1890 году совершил путешествие через всю Сибирь до острова Сахалин на Дальнем Востоке. Чтобы вернуть каждому заключенному право на существование, он решил провести перепись всех арестантов этого большого острова. Этот труд, неожиданно вышедший из-под пера одного из самых талантливых драматургов, стал в каком-то смысле его литературным мемориалом. Спустя десятилетия, когда на смену царской каторге пришел сталинский ГУЛАГ, другие авторы приняли эту эстафету с той же целью, ради того же великого дела.

* * *

Многократно повторенные открытия сделали свое дело. К концу XIX века Сибирь стала синонимом тюрьмы. И в России, и в других странах мира эта репутация оказалась весьма устойчивой. В 1893 году представители сибирской интеллигенции – предприниматели, художники, ученые, приходившие в отчаяние от страшной славы своего региона, решили воспользоваться Всемирной выставкой в Чикаго, чтобы исправить это искаженное и вредное впечатление. На берега озера Мичиган отстаивать их дело и честь всей Сибири отправился пионер сибирского патриотизма – сам Николай Ядринцев. Кто мог защитить образ Сибири лучше, чем этот бунтарь-интеллектуал, ссылкой поплатившийся за свои дерзкие инициативы и составивший одно из первых описаний каторги?