Сибирская любовь

Бедный умирающий Эжен так и не понял, что его в очередной раз надули. Теперь ему кажется, что, позволяя Софи ухаживать за собой, он делает ей одолжение, спасая от грядущих мук совести. И его больше не беспокоит мысль о том, как он выглядит в ее глазах.

Так правильно, так хорошо, – думает Софи.

Жалость и любовь – вещи несовместные?

– Довольно, Любочка, – устало сказала Софи. – Пусть я чудовище, а Николаша Полушкин – ангел небесный. Пускай. Только я сейчас нехорошо себя чувствую и потому плохо соображаю. Мы с вами потом еще поговорим, ладно? И вот еще. Кофе вы мне отдадите или так и будете в руках держать?

Любочка вспыхнула и протянула Софи чашку. Та приняла ее обеими руками и выпила жадными глотками. Потом откинулась на кровать и закрыла глаза.

– Вам дурно? Хотите, я еще кофею принесу? Или пряжеников?

По всей видимости, Любочка, последовательная в своих взглядах на жизнь, решила, что настало время обратить внимание на страдания Софи и пожалеть ее. Сейчас Софи это было на руку, поэтому она слегка застонала и страдальчески нахмурила брови.

Любочка живо подхватила пустую чашку и испарилась.

Глава 34 В которой Евпраксия Александровна торопит события, Викентий Савельевич обретает надежду, а Вера встречается с Никанором и заболевает горячкой

– Николя, как это понять? – Евпраксия Александровна сидела перед трюмо и делала омолаживающие примочки, макая кусочки марли попеременно в пахту и какой-то ядовито розовый раствор. После она аккуратно раскладывала их на лице, приминая мелкими движениями пальцев. – Ты должен Машеньку Гордееву обихаживать и уж решительно с ней поговорить. А вместо этого волочишься за приезжей Домогатской. Согласна, она крайне мила, энергична и явно хорошего роду. При других обстоятельствах большего и желать нечего. Но ведь у нее никаких средств нет, да и какая за ней история? Твой жребий брошен, Николя, и все подобные увлечения следует пока отложить до лучших времен…

– Если вам будет приятно узнать, маман, – Николаша криво усмехнулся. – Софи Домогатская не далее как вчера на мои ухаживания ответила оплеухой.

– Правда? Браво, Софи! – Евпраксия Александровна похлопала одной пухлой, ухоженной ладонью о другую. – Поделом тебе. Что ж ты ей предложил? Небось, что-то совершенно несусветное. Вот что значит – вырасти вдали от подлинного общества, на окраине цивилизации. В обществе человек вместе с молоком матери впитывает, какой к кому подход нужен, и в любом угаре божий дар с яичницей спутать не сумеет. Перед такой девушкой, как Софи, надо было на коленях стоять, говорить, что погибаешь, умолять о даровании любви… А ты – что? Ах, Николя… Вырос в дикости… Не видишь разницы между аристократкой по рождению и здешними мещанами да крестьянками. Думал, только мигни, и упадет к тебе в руки, как перезрелая поповна… Небось, пытался ее запугать или купить? Вот и получил по заслугам.

Николаша, отчего-то совершенно не обижаясь и не гневаясь на слова матери, внимательно слушал.

– Так что же Машенька-то? Пора, мой друг, пора…

– Так вы уж объясните мне, маман, поподробнее, как к Маше-то идти, чтоб я опять впросак не попал, – усмешка Николаши стала еще язвительней, но Евпраксия Александровна неплохо читала в душе старшего сына и знала, когда он говорит серьезно.

– Здесь-то как раз никаких разносолов не надо. Чем обыденней все, тем серьезней намерения, так это крестьяне понимают. Машенька, конечно, уж из крестьянского сословия выпадает, но и до аристократки ей далеко. Так, мещаночка с богословским уклоном. Решать-то и обустраивать все равно будут Гордеев с Марфой, а уж они-то в глубине души так крепкими крестьянами и остались. Сказать лучше сейчас, чтобы она до приезда отца могла помечтать, привыкнуть к тебе, как к суженому (Николаша презрительно сморщил тонкий нос, а Евпраксия Александровна погрозила ему пальцем). Значит, так прямо и говоришь: «позвольте, Марья Ивановна, просить вас оказать мне честь и стать моей дорогой супругой и спутницей жизни», – в обычно манерном голосе Евпраксии Александровны неожиданно прорезались истинно гордеевские интонации, породистое лицо стало по-мещански простоватым, и сын не сумел удержаться от улыбки.

Мать часто рассказывала ему, как в юности блистала в спектаклях, имела массу поклонников своего таланта и едва ли не подумывала о сценической карьере. Сейчас он склонен был всему этому верить.

– Хорошо, маман, я постараюсь запомнить и произвести должное впечатление.

Маман благосклонно кивнула и влажно пришлепнула на лицо очередную примочку.

– …А перед Домогатской, значит, надо было на коленях стоять? – лукаво улыбнувшись, докончил Николаша.

Евпраксия Александровна вспеснула руками и попыталась изобразить негодование. Но улыбка материнской гордости и любви все равно прорывалась наружу, и Николаша ее отчетливо видел.

Покидая анфиладу материнских комнат, он проходил мимо кабинета отца.