Сибирская любовь

– Болтают… – усмехнулся Никанор. – Пусть болтают… Мне на руку. Тебе скажу, только ты уж не передай никому… Жив-живехонек Сергей Алексеевич, по службе повышение получил, и ах, как высоко взлетел…

– Это как же так получается? – изумилась Вера, позабыв на миг и тревогу и смущение, вызванное нежданной встречей. – Жив и не у вас, в лесу? Где ж он? Моя-то барышня его уж оплакала, и, считай, по-новой живет…

– Спросила бы, как его теперь зовут… Да это ладно. У бар свои дела. Лучше скажи про нас. Ты – меня? Тоже оплакала и побоку? Или уж и оплакивать не стала? Раньше позабыла? – Никанор смотрел смурно, угрюмо, в грубом лице пряталась боль.

– Прости меня, Никанор, – Вера выпрямилась, взглянула мужчине прямо в глаза. – Нет между нами боле ничего… Да, считай, и не было…

– Как же так, Вера?! А как ты ласкала меня по-французски, помнишь? Как ладой называла?

Вера досадливо, по-лошадиному затрясла головой.

– Нет, Никанор, нет!

– Ах ты… паскуда!..……….! – огромные кулаки Никанора сжимались и разжимались, он словно выдавливал из себя грубые, площадные слова.

Вера стояла молча, все более бледнея, но не опуская взгляд.

– Думаешь, я не знаю ничего! Как ты с этим инженером! Как вы с ним… Телешом, ночью, в снегу! Я все видел!.. Чем он лучше меня? Ну, скажи, чем?! На вид-то я поприглядней буду, всякий скажет! Что, паскуда, на деньги евонные прельстилась?!

– Да, Никанор, на деньги, – спокойно, убедительно отвечала Вера. – Такая я. Как хочешь, суди. Мне двадцать шесть лет уже. Перестарок. Сам из крестьян, знаешь. Надо о будущем думать. Он меня в Италию обещал свозить…

– Не будет тебе, паскуда, Италии! – Никанор шагнул вперед, протянул клешнястую руку, зашарил где-то под армяком.

Вера собрала все силы, но качнулась не назад, – навстречу. Глаза у нее потемнели, из ореховых сделались красно-коричневыми, в цвет коричной коры. Взгляд уперся в широкую переносицу Никанора. Рванув крючки, женщина распахнула на груди дареную шубу.

– Ну, давай, мо́лодец-разбойник! Не сумел удержать, так убей! То-то славы будет – молодую бабу зарезал! За что? Да за то, что пока ты в нетях был, с другим слюбилась! Я тебе кто – жена? Или сговорена? Ты меня взамуж звал? Обещал чего? Или я тебе обещалась?

По мере того, как Вера говорила, лицо Никанора, налитое дурной, темной кровью, постепенно слабело, расплывалось в чертах, искажалось нешуточной мукой. Голос женщины, злой, напористый, словно загонял в него какие-то жестокие гвозди.

– Вера! – он подошел уж совсем близко, взял за плечи, заглянул в лицо. – Верушка моя! Я же… У меня ж ни с кем, как с тобой… Пойдем со мной… Я для тебя все… Я могу нынче… Будешь как королевна жить!

– Нет, Никанор! – Вера решительно вывернулась из его рук, не опасаясь, повернулась спиной, пошла к дороге. На краю обернулась. – Сам рассуди: куда ты меня зовешь? В лес, в разбойничью долю? Мне королевной разбойников быть нынче несподручно. Другое на уме. Так что не поминай лихом. И я тебя злом не помяну. Прощай, Никанор!

Вера ушла. Никанор, зарычав, рухнул на колени в снег и долго смотрел на синеватое широкое лезвие ножа, который достал-таки из-за пазухи. Губы и все лицо его при этом бешено и страстно кривилось.

– Что-то ты нынче, Веронька, молчалива и таинственна, – улыбнулся инженер, помогая Вере раздеться в сенях. – Будешь мне загадки загадывать?

– Да, Матюша, ты все правильно чувствуешь, – подтвердила Вера. – Но только про это потом, ладно? Сначала мне возле тебя отогреться хочется.

– Конечно, Веронька, конечно, как ты захочешь… – Печинога обнял Веру и нежно поцеловал ее гладкие, густые волосы. – Я уж забыл, как ты пахнешь…

– А я помню, – улыбнулась Вера. – Как забуду, пойду к хозяйке, кусок мыла понюхаю и сразу тебя вспоминаю.

Веселясь и поддразнивая инженера, Вера гнала от себя тревогу. Она твердо решила не рассказывать Печиноге о встрече с Никанором, потому что никак не могла предугадать его реакции. Вдруг побежит в управу? Или – в лес? С какой-то мрачной сладостью Вера на миг представила себе картину, как двое огромных мужчин, не на жизнь, а на смерть схватились из-за нее на заснеженной поляне, и тут же с гневом на себя отогнала эту мысль. Жизнью Матюши она рисковать не станет! Особенно теперь. Пусть уж не знает ничего. Тем более, что и самой тут пока не все ясно. Разобраться надо, подумать на досуге.

После еды и ласк инженер посадил Веру к себе на колени.

– Как ты тут жил без меня, Матюша? Расскажи.

Печинога послушно стал рассказывать про самодеятельный комитет, про поездку к роженице на Выселки. Беседу же с разбойником Воропаевым утаил, чтоб не пугать возлюбленную. Зато рассказал про общение с медведем.

Вера вволю поплакала над судьбой осиротевшего младенца, пожалела плененного мишку, потом прижалась мокрым от слез носом к щеке инженера.

– Матюша, а ведь тот… Емельянов, он прав был. Не надо тебе было на Выселки ездить.

– Отчего же?

– Неладно там. А тебя, сам говорил, на прииске многие чуть не причиной всех бед числят. Не дай Господь, кто отомстить решится. Потом и концов не найдешь…