Сибирская Вандея

Подполковник Комиссаров проявил стратегическую дальновидность:

– Это богатство, господа! В позиционной войне колючая проволока открывает большие оборонительные возможности… Представьте: кавалерийская атака, конница несется на кустарник, где скрыт противник, и вдруг вместо противника – ряды колючки! Сети, разные бруноспирали, «ежи», пакеты Фельдта, «рогатки»… Представляете?

– «Смешались в кучу кони, люди…» – продекламировал Крестьяныч, до этого скромно молчавший.

– Вот как?! – родственник бывшего главкома широко открыл глаза. – Простите, пожалуйста… С кем имею честь?… – И с удивлением взглянул на огрубевшие, шкиперские руки Крестьяныча.

Водолив улыбнулся.

– Эта проволока, господа, предназначалась для некоторых особых мероприятий бывшего правительства. К сожалению, история не обеспечила… Что же касается лично моей персоны – право, это не столь важно…

– Инкогнито? – тоже улыбнулся экс-подполковник Некрасов. – Что ж, дело ваше, во всяком случае очень рад видеть на этом весьма ответственном посту интеллигентного человека…

«Инспекция» отбыла восвояси в преотличном настроении.

А Крестьяныч стал накладывать латку на сапог…

К сожалению, ни Губчека, ни водная Орточека не расшифровали для потомства интересную фигуру Крестьяныча, от которого остался только паспорт на имя фон Граббе. Интеллигентный водолив исчез из поля зрения действовавших лиц так же внезапно, как внезапно было его появление на полдороге между Скалой и Колыванью…

Весна наконец вступила в свои права. Кончились бесконечные отзимки и утренники.

«Рыбаки» стали появляться все чаще и чаще.

Тут были не только местные людишки, которым Губин помог компенсировать за счет груза паузка сто четырнадцать ущерб, нанесенный продотрядами, но и некие горожане – новониколаевцы и томичи, увозившие с собой кулечки-пудовички…

Михаил Дементьевич иногда сам наведывался к Крестьянычу и держал себя по-хозяйски. Получилось, что баржа, со всем ее содержимым, окончательно перешла в губинскую собственность, а Крестьяныч превратился в приказчика. Такое положение перестало нравиться Крестьянычу, и он запротестовал.

– Уважаемый Михаил Дементьевич, – вежливо сказал однажды Крестьяныч, – это… не тово.

– Чего – «не тово»? – насупился Губин.

– Мы как сговаривались? Мучка-то моя…

– Твоя?! – перебил Михаил Дементьевич и уставился на Крестьяныча с невыразимым удивлением. – Твоя, говоришь, мучка-то?… Ты землю пахал? Ты боронил, сеял?… Вот не знал!.. Так… Ну чего ж тебе надо, хлебороб? Сказывай…

Крестьяныч заявил, что он не против расходования муки со «своего» паузка, но требует компенсации английскими стерлингами.

– Какие у меня гарантии, Михаил Дементьич, что в случае провала всей вашей… затеи я не останусь на бобах?

Губин еще больше насупился, отвернулся от Крестьяныча и долго молчал… Наконец поднялся с табуретки.

– Добро… Подсчитать, сколь муки по моим спискам да цедулкам расходовано…

– Уплатите, Михаил Дементьевич?

– Обязательно уплачу. Фунтами хотишь?… Чо ж… пущай будет фунтами. Добро, добро…

Губин в тот же день отправился домой, в Колывань, а спустя трое суток в Крестьянычевом зимовье появилась ковровая кошевка с двумя подвыпившими рыбаками: приехали на рыбалку прасол-конеторговец Васька Жданов и с ним за кучера Афонька Селянин – малый не промах, веселый и разбитной удалец-кудряш полуцыганской внешности. По основной профессии – конокрад, попутно – губинский «рыболов».

Приезжие малость пображничали, и Крестьянычу поднесли, а потом отправились на дальнюю рыбалку, прихватив с собой хозяина зимовья, дабы показал безопасный путь к омутам да осетровым ямам – дело весеннее: кругом проталины и полыньи.

В этот день и исчез загадочно милый человек Крестьяныч, интеллигентный водолив с паузка номер сто четырнадцать.

В зимовье начал жительствовать новый доверенный – Афонька Селянин.

Васька Жданов доложил Губину в Колывани:

– Управились…

Михаил Дементьевич ухмыльнулся.

– Ладно… Фунтами уплатили-то, али как?

Тут и Жданов ухмыльнулся:

– Как есть – фунтами, Михаил Дементьич! Только – русскими.

Жданов вытащил из кармана трехфунтовую гирьку на сыромятном ремешке, подбросил кистенек на ладошке.

Губин вышел из гостиной, принес в «кабинет» две золотые десятки. Подал Жданову.

Тот, не принимая денег, сказал скромненько:

– По условию бы, Михаил Дементьич… Уговор на берегу, а не в лодке. Свату да крестному – первый поднос. Лиха беда – начало. Еще сгожусь!

– Ну, ты говорун!.. Ладно, не скули.

Губин добавил к двум еще два золотых кругляка.

– А Афоньке? По условию, опять же…

Губин насупился.

– Грабишь, Васька!.. – Но достал пятый золотой. – Отдай и тому жигану. Хватит с него: все одно муку с баржи воровать станет… Грабители!.. Подумаешь, старикашку плешивого приголубить!.. Концы-то где?

– Это уж, как положено, по сказке: концы – в воде, а башка… в земле. Гожо?

– Ох и сволота ты, Васька! – одобрил хозяин. – Хвалю, хвалю! Ищи-свищи, узнай безголового!.. Молодцы!..

– Походец бы, Михаил Дементьич… Надбавки, хочу сказать… За особое усердие.

Губин налил Жданову полстакана самогона, а когда тот осушил посудину, сложил толстые, похожие на сосиски, пальцы в кукиш.