Сибирская Вандея

Они вошли в смежную комнату, и Юлия Михайловна зажмурилась. В комнате, над чайным столом, горела двадцатилинейная лампа-молния. Кипел самовар. Маленькая, хрупкая женщина, наливая Юлии Михайловне чашку чая, сказала деловито и ласково:

– Меня зовут Надежда Валерьяновна Седых. Мы будем встречаться здесь, на этой квартире.

Пономарев пояснил:

– Товарищ Седых – сотрудник Губчека. А теперь могу рекомендоваться и я: тоже сотрудник Губчека.

– Вы читали сегодня газету? – спросила Надежда Валерьяновна и подала номер «Советской Сибири». Юлия Михайловна прочитала: «…Сегодня по приговору Коллегии Губчека расстреляны за контрреволюционную деятельность…»

Длинный список был обведен красным карандашом.

– Знакомых у вас в этом списке нет? – поинтересовалась Надежда Валерьяновна.

– Н-нет…

Юлия Михайловна не заметила, как исчез из квартиры Прецикс, а Пономарев после чаепития сказал:

– Будете продолжать службу на телеграфе и на Кабинетской. Словом, все – как было. Раз в неделю, по пятницам, вечером будете встречаться здесь с Надеждой Валерьяновной, а когда ее не будет дома, – со мной. Мы оба в затоне работаем, а здесь меняемся: если погода морозная или буранная – я, хорошая погода – товарищ Седых… Общее же наше с вами задание, Юлия Михайловна, проследить, где хранятся листовки и как они попадают к населению… Понимаете?… Но – осторожность, осторожность и еще раз осторожность!..

Из этой квартиры Юлию Михайловну не провожали. Отец был дома. Юлочка бросилась ему на шею. Филатов, давно отвыкший от ласк дочери, поразился:

– Ты что это расчувствовалась? Ревела, ревела и вот – на!..

В кабинет председателя Губчека вошел дежурный комендант.

– Происшествие у нас, товарищи… Разрешите доложить? Этот тип, которого из затона привезли, повесился…

Чекисты бросились вниз. В подвальной камере на петле-удавке, сделанной из разорванных кальсонов, висел неизвестный, пойманный с листовками в затоне. Он перехватил себе вены осколком стекла и повесился.

– Видать, когда оконные стекла вставляли, обломок остался, – предположил дежурный комендант, – а может, на дворе подобрал: его на прогулку выпускали.

– Уберите труп, – приказал начсоч Новицкий.

Наверху Прецикс долго курил…

– Мазилы мы все!.. И наш комендант мазила! Не догадался до сих пор волчки сделать!..

– Но ты же сам запретил делать волчки, – напомнил Новицкий.

– Я – первый мазила!.. Все боимся на жандармов походить, а они, сукины дети, изображают мучеников… «за веру, царя и отечество»!

– На здоровье, – хмыкнул Новицкий.

– Какой черт, здоровье! Так и не удалось установить его личность.

– Товарищ предгубчека, сказать коменданту, что вы распорядились проделать волчки в камерах? – спросил дежурный.

– Не нужно! – председатель отмахнулся.

Там, где размещалась Новониколаевская Губчека, сейчас музей, но весь подвал сохранился в неприкосновенности: волчков в дверях так и не сделали.

Очень уж были принципиальные люди в то время: заводя тюрьмы, больше всего боялись самого слова «тюрьма». Долго пользовались словами-суррогатами: «домзак», «исправдом», «КПЗ».

Вечером Новицкий сказал председателю:

– Понимаешь, еще одна неприятность: часовой, стоявший на посту возле подвала, где сидел самоубийца, – исчез из наряда.

– Как – исчез?

– Сменился, сказал карначу, что идет за пайкой, и не воротился.

– Дезертировал?!.

– Да… И окно в камере разбито, а в углу обнаружили гайку.

– Гайку?…

– Самую обыкновенную гайку от ходка.

– Значит, самоубийца получил… приказ.

Гошка Лысов медленно и осторожно пробирался по доскам, проложенным на остатках дороги-зимника, соединявшего затон с городом.

Зимник уже подтаял и покрылся навозной жижей, а досок было мало, их растаскивали по ночам жители тех домиков-курятников, что лепились на склонах правобережного яра у Чернышевского спуска. Приходилось маневрировать, обходить полыньи, делать крюки. Наконец Гошка додумался: взвалил на плечи длинную тесину и продолжал движение при помощи этого переносного моста. Матрос уже прошел чуть не полдороги, как вдруг остановился и замер.

Из полыньи торчали… женские ноги в черных чулках.

Так Лысов нашел хозяйку конспиративной квартиры Надежду Валерьяновну Седых. Гошка остановил какие-то розвальни, вытащил труп из подмерзшего ледового крошева и привез на пристань.

Теперь Надежда Валерьяновна лежала на длинной скамье в кабинете ответкомиссара. С лица ее капала вода, и Гошке чудилось, что мертвая плачет…

Гошка бросился к. телефону, стал вызывать Губчека.

Весь вечер охранники шерстили Яренский затон, а в полночь к землянке Габидуллина подошла опергруппа Водной Чека.

Постоялец Габидуллиных, флотский инженер Пономарев, сказал Гошке не без ехидства:

– Тамарочки дома нет, чекист. Вместе с папашей отбыла в город по неотложному делу. Погулять с мамочкой интересуетесь?… Ничего не поделаешь – нетути. Вот чайком могу угостить, садитесь, комиссар.

Гошку взорвало:

– Д-документы!!!

Инженер Пономарев заглянул через Гошкино плечо, увидел охранников и понял.

– Документы вас интересуют?… Что ж, за документом дело не станет.

Инженер снял со спинки стула свой синий китель и распорол подкладку.