Сибирский эндшпиль

Он наклонился к видеофону у кровати — видеокамера и экран были отключены — и добавил, обращаясь к горничной:

— Минутку, а нельзя ли к кофе еще и молока, пожалуйста? — он взглянул на Барбару. — Оно? — Та кивнула. — Тогда все, спасибо.

— Благодарю вас, сэр, — ответил манерный голос из динамика. — Ваш заказ будет готов через пятнадцать минут, сэр. — видеофон со щелчком выключился.

— Все в порядке? — спросил Джереми.

— Лучше не бывает, — ответила Барбара.

— Класс. Надеюсь, вы получите удовольствие. Джереми устроился поудобнее и вернулся к книге.

Барбара вернулась к Анне, сидящей у окна в одном из легких кресел у столика. Из окна открывался вид на зеленое море Регент Парка и строения зоопарка, выглядывавшие вдали между деревьев, словно рифы. Когда она села, Анна продолжила:

— Это было трудное решение, но я пришла к нему, потому что существуют определенные общечеловеческие ценности, которые выше патриотизма. Конечно, верность советскому режиму можно называть и патриотизмом, но я смотрю на это по-другому. До семнадцатого Россия была в социальном и политическом смысле на задворках Западной Европы, но если брать во внимание царя, который словно жил в другой эпохе и эмоционально неуравновешенную императрицу, то понятно, почему Россия стала наверстывать упущенное с таким жаром. Россия стала утверждать себя, как современное государство. Архаичная пышность, царский двор и эти сказочные дворцы вышли в тираж. Ничто не могло противостоять напору промышленности и торговли, которые вели Россию в двадцатый век. Мартовское восстание было голосом настоящей России. Это было движение в верном направлении. А происшедшее в октябре ошибка, какая-то аберрация. Вот что необходимо исправлять. Когда произошла революция, то Максим Горький — а он не пылал любовью к царизму — обратился к народу с требованием сохранить дворцы и сокровища старого порядка, потому что они представляли собой культурное наследие, которое новая Россия должна приумножать. Но их разграбили. В последнюю сотню лет культура заболела раком, раком бесплодных политических догм и бессмысленных лозунгов. Вот что мы должны остановить. Я патриот будущей России, которой она станет однажды.

Анна сидела на краешке кресла, вежливая, и в то же время напряженная и хмурая. Ее привлекательное лицо побледнело, обнаружило нотки усталости. Дневной свет от окна подчеркивал ее хрупкое сложение. На Барбару Анна производила впечатление очень серьезного человека, целиком отдавшегося идее, и эта идея для нее значила больше, чем все остальное в жизни. Интуиция подсказывала ей, что Анна — именно та, за кого себя выдает, и жаль, что ее способности не пригодятся.

— Я хочу поговорить с вами о другом, о прошлых событиях вашей жизни. Ваш бывший муж Игорь — что вы можете сказать о нем?

Она внимательно вглядывалась в лицо Анны, но не смогла уловить ни тени неприязни, ни тени грусти.

— Многое. Что вам нужно знать?

— Вас не удивляет, почему мы заинтересованы им?

— Меня уже ничего не удивляет. У вас, наверное, есть веские причины.

— Восемь лет назад вы были членом Клуба-По-Пятницам, — это был не вопрос, скорее констатация факта.

— Да.

— И других аналогичных групп, — это была догадка, но стоящая проверки.

— Да.

— Какого рода деятельностью вы там занимались?

— Это так уж необходимо вам? Я уже сто раз рассказывала об этом англичанам. Вы можете спросить у них? Мне ведь не нужно напоминать, что времени у нас мало, а ваша встреча для вас очень важна. Я хотела бы, чтобы она не прошла впустую.

Барбара кивнула головой.

— Тогда скажите мне, ваш муж тоже был диссидентом? Вы работали вместе? Насколько его взгляды сходились с вашими?

— Мы тогда жили в Севастополе, — отстраненно ответила Анна. — Он работал над связью с подводными лодками. Потом мы переехали в Москву, его сделали профессором в университете.

— Да, я видела его досье.

На подоконник снаружи уселся голубь. Он прошелся по окну, раздувая зоб и двигая головой вперед-назад, как забавная механическая игрушка. Потом наклонил голову и несколько секунд смотрел одним глазом внутрь.

— Он был одним из нас. У нас была общая цель жизни. Но он не был так увлечен идеей, как другие. Может быть, потому, что был ученым. А может быть, он и стал ученым поэтому… Он всегда был более спокойным, невпечатлительным, всегда анализировал. И очень терпеливый. Он мог бы ждать изменения системы и сотню лет.

— Значит ли это, что он до сих пор диссидент?

— Конечно, конечно, — Анна говорила без тени сомнения. — Он не из тех, кого легко можно изменить.

— Вы знаете, где он теперь?

— Последний раз я слышала, что его перевели в Сибирь, в какое-то научно-исследовательское учреждение — но это было еще несколько лет назад.

— Вы не встречались после развода?

— Нет.

Барбара удивленно посмотрела на нее:

— Я думала, что этого требует ваша работа.

Анна помолчала. Потом продолжила: