Сибирский изборник (СИ)

Ветлы ветвями шелестели, колдуя.

Ветры паутиной людей пеленали -

Нитями незримыми,

Цепкими,

Острыми.

Темнота кусалась, как крапива.

И в темноте этой

Други последние -

В слякоти земной, осенней, зыбкой

Похоронили слякоть человеческую...

Похоронили тело,

Что человеком было.

И сказал друг Алехан над могилой -

Тело умерло,

А человек не может умереть.

Сказал коротко -

И молча вперед указал, куда дорога вела.

А впереди было -

Только одиночество.

И завывание ветра.

И темная дорога изгнания.

И красные лужи по земле русской, -

Красные лужи, красные лужи,

Черное небо.

И под небом этим,

Небом черным, небом красным, небом злым -

В войнах, ересях, кострах самосожженческих -

Полегло юное племя...

В войнах, дуэлях, долгах, ознобе бессмысленности жития -

Полегло юное племя...

В войнах, распрях, сшибках самолюбий, битвах классовых -

Полегло юное племя...

Полегло.

Падают кости...

Падают на квадраты площадей городских,

Падают на квадраты полей,

Падают на клетки судеб человеческих...

Как завершится сие? Как игра к концу подойдет?

Кто в выигрыше останется?

Падают кости...

Падают судьбы...

Ломаются судьбы человеческие...

Сдавленный крик кровью сквозь зубы плещется...

Глаза кровью наливаются...

Судьбы сходят с орбит...

Тяжела она, воля Господняя.

Совершается предначертанное.

Бросают жребий Спас и демон при дороге.

Тень и свет чередуются в небе...

И творится над судьбами она,

И вершится она -

Превыше жизней и смертей человеческих,

Превыше боли и счастья нашего -

Закону иному послушная -

Игра, игра... жестокая игра.

ЯВЛЕНИЕ 7

СТРАШНЫЙ СУД

-- ВОЗВРАЩЕНИЕ

Последняя осень.

Осень тревог и надежд наших.

Осень сырая,

Глухая,

Морозная.

Желтые травы и зеленые листья на черной земле.

Желто-серые холмы у реки Замарайки.

Желто-серое небо.

Ранним утром, по измороси,

Мимо черных изб покосившихся

Он тайком крадется,

Стыдясь, боясь, не заметит ли кто.

Он возвращается -

Беглый беляк, бывший эмигрант,

Бывший чистый отрок,

Семнадцати лет в белую гвардию призванный,

Девятнадцати в Китай бежавший,

Двадцати пяти - тайком вернувшийся.

Вернувшийся домой.

На землю родную.

На пепелище родное.

На смерть.

Старая шинелка.

Ноги в сапогах седых.

Лицо молодое, узкое,

Сибирским снегом обмороженное,

Китайским солнцем обожженное,

Неживое.

Глаза - черной воды колодцы.

Глаза - как углем дыры прожженные.

Смотрят и не смотрят,

Только травы взором обжигают.

Бровей - нет как нет.

На лбу - черные волосы с седой прядью:

Черное с белым -

Флаг поверженного поколения,

Выжженного поколения,

Поколения пустоты.

-- КАИН

Идет он мимо домов,

Где спят все еще.

Идет, хоронится.

Черной водой из глаз глубоких плещет.

Где она, материна изба?

Не сгорела ли?

Аль до сих пор стоит?

Полдеревни, небось, полегло тогда...

Вот она,

Изба старая,

Изба черная,

Дедом поставленная.

Стоит, как филин, нахохлившись,

Крылья сложив,

Исподлобья глядит.

Черная птица. Мудрая. Злая.

Не страшно ей ничего.

Сто лет еще простоит, сто войн переживет,

Только чернее станет.

А взгляд ее - все тот же будет,

Все то же черное лицо избы.

- Кто там?

- Панька Махоткин...

- Кто-о? А ну шагай отсюда, стервец, вор приблудный!

- Панька я, брат твой! Не признал разве?

Вот шрам на руке, возле локтя, - помнишь, в детстве косой ты махнул...

Кровь до сих пор красна так же...

- Панька!

- Петруха!

- А откудова ты? Слыхали мы, что пропал ты...

Что штык тебе вонзился в горло клокочущее

Там, под Кяхтой, в Унгерновом побоище...

Выжил что ли?

- Не был я там. Лгали люди.

Я в Харбине три года жил,

По Желторосской степи блуждал,

Рикшей был, белье стирал,

А оружие - во веки в руки не возьму!

Устало оно от рук моих...

- А пришел зачем?

- Да вдохнуть пыли родной захотел...

По степи желтой пройтись...

Мать повидать...

- Нет матери. Год назад скончалась.

Отец еще при тебе отстрелялся.

Я женой обзавелся, сын теперь у меня -

Волосы желтые, песочные,

Глаза синевы вечерней,

Веснушек полчашки на лице.

Спит сейчас.

Нет тебе у меня места.

Я беляка не приму.

Хошь, не хошь, - а жить надо.

Знаешь ведь, что беглецам у нас причитается!

Ступай в тайгу куда, в леса синие,

В чащи метельные,

Там избу сваргань, помогу, чем смогу.

А к нам, в Нахаловку нашу - не кажись!

Понял?

- Понял я... Нет мамки моей больше

И брата нет.

Ну, прощевай, живи, как можешь.

Я к тебе не приду.

Плюнул Панька под ноги,

Повернулся на месте

И, сгорбившись, назад зашагал.

А изба кряхтела вслед,

Ворочалась под ветром серым,

Глаза желтые зажигала,

Спину бревенчатую щетинила,

И треск от нее разносился по холмам,

И дым из трубы шел ядовитый -

Дым, дым,

Дым России,

Дым времени спаленного,

Газами выжженного,

Кровью политого,

Слезами усеянного,

Смертями урожай пожавшего.

-- СТРАШНЫЙ СУД

Идет он прочь,

Мимо изб покосившихся,

Не боясь уже, что заметит кто.

Идет, покачиваясь,

Рукой машет -

Голова буйная,

Забубенная.

Желтые пески Китая в памяти шумят,

Фиолетовое небо монгольское в глазах стоит,

Кровь в горле клокочет

Непролитая.

Горько ему. Горько и пусто.

Помнится, как мамка - седая, прямая, тощая -

Провожала в поход его,

Крест-накрест отец целовал...

И пустыня желтая горит в зрачках его.

Лицо безбровое белизной пламенеет.

Взгляды чёрным вороном над селом порхают -

По холмам желто-зеленым,

По реке серой,

По старице безжизненной,