Сибирский кавалер (сборник)

В это время двухметровые мужики с пламенем вместо голов выскочили из залы. Один ухватил Дарью и потащил в карету, второй развязал черный мешок и тотчас же швырнул его в дверь, подперев её снаружи бревном.

Бурый ядовитый дым валил из мешка. И скопцы вместе со своим грозным предводителем исходили слезой, чихали, рвались выйти. Но двери были заперты, а в окна заглядывали огненные рожи.

Кондратий Иванович с ревом выбил головой оконные рамы со стеклами, выпрыгнув во двор, поднялся с земли, потирая вздувшуюся на лбу шишку. Во дворе уже никого не было. Никаких огненных рож. Только мелькнули в проулке две черные кареты, влекомые тройками пегих лошадей. И подрессоренные экипажи укатили бесшумно, исчезли, словно черные привидения.

Кондратий Иванович в горечи, глядя на отравленных своих здоровенных псов и на братьев-охраннников, чьи глаза тоже остекленели от неизвестного яда, зарычал аки лютый зверь и ковырнул свой пупок окровавленным ножом.

Дико взвыл Мефодий Шумилов, вырывая длинные пряди волос со лба.

Горемир пришел в себя, поднял Еремея и Мартына и шепнул:

– Идемте отсюда, други! Нас попотчевали крепкой настоечкой, аж голова кружится, и чую я, если вовремя отсюда не уберемся, дадут такой закусочки, что после долго вспоминаться будет! Извини, брат Еремей, но, похоже, твою невесту укатил в свой дворец сам дьявол, не к ночи будь сие сказано! Идем теперь все к Франсуазе да выпьем по стакашку вина. После доброго веселья не помешает хорошее похмелье.

Но Еремей побежал к дому Матрены Ивановны Рукавишниковой. Там он сперва зашел в свою комнату во флигеле. Перед зеркалом он тщательно причесал на лысине три волоска. Потом ударил себя бутылкой по лицу, отчего под глазом у него тотчас всплыл большой синяк. Затем расцарапал гвоздем себе руки и в таком виде пошел дорожкой мимо грядок с зелеными полосками лука к купеческому дома. Матрена Ивановна оказалась дома.

– Я насчет Даши вашей! – с порога заявил Еремей. – Хочу прямо вас спросить: отдадите её за меня или нет?

– Так я – что, – вздохнула Марья Ивановна, – как уж Дарьюшка сама пожелает. С утра-то моей милушки нету. Думаю, пущай божьей красотой дивуется, погоды теперь благодатные. А что у вас за вид такой?

– Эх, Матрена Ивановна, за таким цветочком нужен глаз да глаз. Мефодий, помните, ухажер ейный был? Так ведь обрезался он у скопцов, а сегодня и Дашку украл, оттартал к ним, чтобы тоже обрезать!

– Ой! Убил! Ой! Убил! – заметалась по комнате Матрена Ивановна. Караул! Помогите!

– Да отбил я у скопцов Дашку! – похвастал Еремей. – Резня была лютая, я еле живой ушел. Кровь, порох отмыл, переоделся, и – к вам. Вот потому и вид мой такой, что я избитый весь. Сражался как лев…

– А Дашка где же?

– У скопцов-то её отбили, но прилетела дорогая генеральская карета, черные мохнатые руки Дашку в карету втянули и умчали. На чертей это очень похоже! Но, Матрена Ивановна! Дайте слово: спасу я Дарью, пусть моя будет.

– Я за неё слово дать не могу, да и разве с чертом сладишь? Я теперь же до коменданта дойду!

Через несколько минут Рукавишникова была уже в доме коменданта. Присела в книксене:

– Ты уж извиняй, батюшка Фома Фомич! Незваная пришла. Никогда бы не осмелилась обеспокоить. Но ты в городе главный! А я лишилась самого дорогого на свете, дочери моей ненаглядной.

– Что же случилось с вашей дочкой, неужели нашелся наглец, который посмел её обидеть?

– Мефодий Шумилов добровольно оскопился, а он Дарьин жених был. И решили скопцы Дарью оскопить, Мефодий её схватил на улице и отволок в стан.

– Неужто изувечили девчонку? – спросил комендант бледнея.

– Не успели! Главный-то уже ножик занес, а тут помешали ему.

– Кто же сей благородный человек?

– Квартирант мой Еремей Жуков. Да только спас-то он её спас, но тут же её какие-то черти огнеголовые в черную карету сунули и незнамо куда увезли. Еремея спроси, он лучше расскажет!

Проводив купчиху, он велел седлать коней. С несколькими казаками и офицерами промчался по нижнему городу. Кавалькаду сию сопровождал громкий лай собак из подворотен. Ворвались в скопческую обитель, постреляв и порубив всех оставшихся после прежней баталии собак-овчарок. Вбежав в обширную горницу, Девильнев замер: несколько обнаженных фигур метались в лужах крови, визжали и хрипели. В одной из фигур Девильнев распознал Кондратия Ивановича Селиверстова.

– Господь, гляди! Тела свои тебе жертвуем! – с воплем отсек Кондратий правый свой сосок, отчего тотчас же на месте запульсировало, засочилось огромное кровавое пятно, затем он отсек второй сосок.

Дурея от запаха теплой крови, Девильнев закричал:

– Вяжи их, ребята! Вяжи! Тащи всех в яму! Пускай прохладятся. Эк, разогрелся ты, Кондратий, что не дали тебе молодую девку загубить, покалечить? Совесть-то у тебя, старого, есть, али с соплями съел?

– Я её к Богу привесть хотел! Это ты, басурманин, тянешь её в ад! Вам бы блудить только, грешить телом своим, а тело надо готовить для Бога! Французская ты фуфряшка!