Сибирский рассказ. Выпуск I

Один за другим ребята перебрались через ручей, замелькали фуражками в лесу, потом и фуражки скрыла трава. За лесом начиналась гора до неба, а за ней — Лена знала — новые горы. Кругом тут горы, Лена видела их с перевала — до самого края земли все горы и горы, будто собрали их со всего света. Есть совсем белые, под снегом, высокие, а чуть подальше, те голубые, а которые совсем у края неба — синие. В горах красиво, только очень уж немотно, пусто и глухо.

Иногда ребята уходят в далекие маршруты, возвращаются худые, обросшие и приносят по рюкзаку камней и какую-то в мешочках землю. Потом день-два отсыпаются, а отоспавшись, опять уходят в другие горы за новыми камнями.

Для нее камни были просто камни, а ребята каждому знали название и про них говорили умно, как про людей. И девчонки, прошлогодние практикантки, тоже все это знали, и Лена завидовала им. Девушки сдружились с Леной, спали с ней в одной палатке и забирались греться в ее мешок. Потом писали письма, обещали пригласить на свадьбу. Что-то не пригласили, забыли про нее и про Генку, и про свое увлечение им. Ах, что там: здесь, в горах, все помнишь, а в городе закружишься, что было вчера, забудешь…

Лена убралась с посудой и села завтракать на любимом Степановом месте — под лиственницей. Она всегда ела после всех, убравшись. Над лагерем все еще кружил соколок и кричал. Иногда он останавливался и висел на одном месте в воздухе, потом, черкнув косыми крыльями, улетал. И соколок ждал Степана. Все его ждали. Степан приручил соколка, избаловал его мясом, вот и летает и пронзительно кричит: «Степа! Степа!»

Нет Степы, не пришел еще. Степа забыл, что все его ждут.

Лена глядела на тот берег Карахоль-озера, где между камней вьется еле заметная тропинка. На этой тропинке покажется вереница связанных поводами коней, издали как бы игрушечных, маленьких. Впереди на белоногом жеребце — Ундар с карабином за плечами, потом — Тарва, а сзади — Степан. На Степане белая рубаха с закатанными рукавами, он любит белые рубашки и всегда надевает, даже в маршрут. Кони будут долго идти вдоль Карахоля, постепенно делаясь больше, скрываясь за камнями и снова появляясь. Караван почти целый час будет тянуться, пока не обойдет озеро, не спустится с того берега, потом пропадет в березняке, на болоте, и вдруг вьнырнет как из-под земли возле лагеря.

— Степа! Степочка! — кричал соколок.

Глупая птица! Поднимись повыше, что тебе стоит выше гор залететь, и посмотри, где караван. Где-то он уже идет, бегут, громыхая седлами, кони, бредут через ручьи, поднимая брызги. Ундар гарцует на своем чистокровной красивом скакуне, трясется в седле пожилой Тарва, и шагает проворно и легко Степан. Степан редко садится верхом, шагает пеший, легкий, загорелый и молчаливый.

Никого на тропинке нет, весь берег Карахоля — с рыжими камнями, похожими на дома без крыш, как на ладони. Тропинка вьется по склону, тонкая, как паутинка.

Костя от скуки дразнит Лену: «Выходи за Ундара, будешь у него пятой женой». Лена не обращала внимания, но раз Тарва перевел Ундару, что говорил Костя. Ундар вскочил, все испугались. Побежал к ручью, поднял огромный камень, принес к костру. Запыхавшись, кивнул Косте: показывай силу. Костя вспотел, но камень не стронул с места и больше не задевал Ундара; Костя утих, смирился, а Ундар стал Лену жалеть: часами рубил дрова, носил воду. Он добрый…

Лена промела к палаткам дорожки, у костра тоже промела, чтобы трава зазеленела, почистила даже закопченные камни очага; она протерла бы и старую лиственницу, под которой сидит всегда Степан, но высока и без того зелена была лиственница.

Сломив ветку цветущей облепихи, воткнула в кармашек Степановой палатки. Стало в ней светло и празднично. Когда Степана нет, в ней спит Володя. Прибирая его мешок, Лена нашла толстую тетрадь, подумала — стихи. Лена любила стихи, сама часто списывала и заглянула в Володину тетрадь. Но это были не стихи. «Придет завтра Ундар, привезет почту… я ничего не жду, а тогда с каждым караваном Ундар привозил от нее письма, а однажды пришло сразу три, и на одном была клякса, которую она стирала резинкой…» Это вчера записал Володя. А сам и вида не подает, строгий начальник! Какая же была эта девушка, что так любят ее и мертвую? Что умела сказать, как могла приласкать?.. На фотографии она была девочка, даже не девушка еще, глаза большие, тихие…

У Лены защипало в носу: она вспомнила, что в письмах они писали друг другу «вы» и, наверное, еще не поцеловались…

Ах, любовь!.. Только горе от нее, одни переживания. Послушаешь, ох как редко говорят про счастье, и в книгах про него не пишут, а все про одни страдания. Наверное, так и есть: один-единственный поцелуй, а потом лишь огорчения.