Сибирский рассказ. Выпуск I

Надя сидела разморенная, не одергивала уже платье, не поправляла волосы, прилипавшие к лицу. Он откровенно осмотрел ее, достал из-за спинки сиденья газету, положил ей на загорелые ноги.

— Свежая, — сказал, чтобы не подумала, будто совестит ее.

Надя прижала газету рукой к коленям. Ей в самом деле не было совестно, потому что в глазах Вани Зуева не таилось ни укора, ни вороватой жадности. Он видел ее всю, усталую и расстроенную в чувствах, а не только открытые ноги в запыленных красных босоножках.

Машина въехала в окраинную улицу. С обеих сторон дороги густо росли тополя, скрывая сплошной зеленью частные домики. Листья на деревьях заматерели — потускнели и усохли. За этими тополями незаметно кончается город, и аллея через пустырь, так же скрытый зеленью крон, подводит затененную дорогу к заводским воротам. Ваня Зуев сбавил скорость. Стал заметен вешний ветерок, под которым листья шевелились на корешках, не сминаясь, будто жестяные, и шелестели, должно быть, жестко. И народившиеся листики начали различаться — светлые и мягкие, с влажным блеском.

— Ну вот, значит, — заговорил Ваня с таким видом, будто затормозил, чтобы успеть досказать. — Бахтин обиделся: и спасибо, дескать, не скажешь. Постой, говорю, Жора. Ты только не обижайся. Спасибо, конечно, что вспомнил и по старой дружбе квартиру вырешил. Но ты же знаешь, что я никогда не любил этого. Дружба дружбой, а я человек гордый… Знаю, Ваня, знаю! Помню, говорит, и ценю твою дружбу, и ты, как всегда, прав. А гордость твою я не ущемляю, потому что квартиру дает тебе горисполком. Мне, например, приятно будет жить с тобой в соседях… Так вот и получилось. А квартира хорошая, нечего сказать. — Ваня Зуев вызывал сигналами охранника, остановив машину перед воротами, и заканчивал торопливо: — Сказать нечего, одно плохо — далековато ездить на работу. Вот поставлю машину, будет уже около восьми. Дай бог к девяти домой добраться…

У гаража Надя сошла на землю непослушными ногами, подержалась за дверцу, набираясь устойчивости, сказала серьезно:

— Все равно тебе повезло.

— Ага, — растерянно проговорил Ваня Зуев. — Повезло… — Он развернул КрАЗ и сдал задним ходом к стене гаража, пристраиваясь в ряд с другими машинами. Надя отошла в сторону, остановилась под окном диспетчерской. В общем-то, в диспетчерскую ей незачем подниматься. И на завод можно было не приезжать. Сошла бы в центре, пересела на автобус или Ваня Зуев довез бы до дому, как предлагал… По машине диспетчеру видно, что изделия сданы. А Сергея в цехе нет — уже вышел бы к ней… Или из окна диспетчерской позвал бы…

Территория завода — в пестрых газонах, в асфальтовых дорожках — была безлюдной. Корпуса цехов будто прятались за молодыми тополями, но их выдавали густые вечерние тени. Завод жил звуками. Металлический лязг и скрежет возникали неожиданно и одновременно в разных местах, звуки вязались в узлы, обрывались, как нити троса, возникали вновь, создавая впечатление хаоса. Но в этом хаосе, если прислушаться, улавливалось ритмичное стрекотание, доносившееся приглушенно из цехов, будто по всей территории завода расставлены огромные коробки, наполненные кузнечиками. Работала вторая смена.

Надя тоже была трудягой-кузнечиком. Она достаточно напрыгалась на станции за день — из товарной конторы к весовщику, от весовщика к крану, отработала полторы смены, но, запыленная и уставшая, была довольна, что дело сделано. Утром она оставила в ящике стола сумочку, а в ней — мыло и полотенце, и сейчас было приятно вспомнить об этом. Можно и дома помыться в ванне, но рабочий душ доставляет большее удовольствие. Притом неизвестно, как там, дома, сложится обстановка. Если отец опять напился, то и не вспомнишь о ванне. Притерпевшейся болью отозвалось в сердце мимолетное воспоминание о доме.

Надя рассчитывала увидеть Сергея. Ей не хотелось торопиться домой. Надо было, наконец, взять сумочку… Любой из этих причин она объяснила бы свое возвращение на завод. Однако было еще что-то невысказываемое, что удерживало ее сейчас у цеха, заставляло вслушиваться в ритм жизни завода, но проявлялось пока лишь в желании пойти в цеховой душ.

— Эй, девушка! — послышалось над головой. — Напрасно стоишь здесь, он не придет.

Надя узнала по голосу диспетчера Блонского, убежденного холостяка, представила его в окне — рукава белой нейлоновой рубашки для деловитости закатаны, воротник расстегнут на одну пуговицу, красный галстук небрежно приспущен, на лоб сваливается четким витком прядка волос.

— Не меня ли ждешь, Наденька? — продолжал Блонский, не дождавшись ответа. — Хоть бы голос подала.

— Много чести — тебя ждать, — сказала Надя, не глядя вверх.

— Ну, виноват, Наденька, прости! Полчаса назад — я бы с полным удовольствием, а сейчас очень занят. Да и тебя начальство ждет.

— Какое еще начальство?

Из-за плеча Блонского выглянул Путов.

— Заходи, Гонова, нечего прохлаждаться.