Сибирский рассказ. Выпуск II

Ему очень хотелось есть — не от голода, а от сознания, что голод неизбежно должен прийти, от страха перед холодом, от мысли, что он слабеет. Он принялся шарить по карманам. Окоченевшие пальцы нащупали перочинный нож, моток изоленты, который он на всякий случай стащил у радиста, деньги — бумажки и мелочь — фетиш цивилизации, на который нельзя было купить сейчас даже коробка спичек. Во внутреннем кармане полупальто лежала бутылка портвейна, и прикосновение к ней тоже вызвало досаду — водичка! Он повернул бутылку, чтобы не давила донышком, и ощутил в кармане нечто маленькое, продолговатое и глянцевитое. Он оторопел. Это была плитка шоколада — крошечная, за тридцать две копейки, которую ему дали вместо сдачи в буфете аэропорта. Как он забыл о ней!

Он сжал плитку в кулаке и хотел хлопнуть Копылова по плечу, а когда тот обернется — раскрыть ладонь и показать, что у него есть. Он уже поднял руку… и вдруг опустил ее и воровато сунул шоколад к карман. Он съест его сам. Он съест его один, и это будет справедливо. Он не намерен расплачиваться за ошибки других.

Пальцы судорожно мяли твердый пакетик. Казалось, от него исходило тепло. Златкин немного поотстал. Держа руку в кармане, осторожно снял бумажную обертку, коснулся фольги. Она загремела листовым железом на всю тайгу. Тогда Златкин громко закашлял и под кашель сорвал фольгу. Пальцы ощупали и огладили плоский брусочек, грани долек, их ровную гладкую поверхность. Он съест его в три приема. Нет, сразу, Зачем тянуть!

Он сунул плитку за щеку, смочил слюной, обсосал и начал быстро жевать. Фольгу и обертку смял и затоптал а снег. Проглотил последний кусочек и еще некоторое тремя ощущал во рту его дразнящую сладость.

До ночи они трижды сменили друг друга. Ничего не изменилось, лишь темно стало. И мороз был таким же, и снег, и тайга — будто и не шли никуда, топтались на месте.

Златкин привалился спиной к стволу. Голос его прозвучал хрипло и дико:

— Подождем, пока луна взойдет.

Они вытоптали в снегу яму и уселись в ней, спина к спине, согревая друг друга: ни друзья, ни враги — товарищи по несчастью, примиренные общностью грозившей им участи. Копылов, отдышавшись, проговорил одеревеневшими губами:

— Вот… Теперь сам могу убедиться… Метеорологи не врут. Я в том году писал главу к отчету, привел данные двух метеостанций: «глубина снежного покрова к концу зимы достигает 1,0—1,8 метра…»

— М-м…

— Ты только не спи. Не смей спать, слышишь?

— Давай выпьем, — неожиданно предложил Златкин.

— Выпьем. Хуже не будет.

— Куда уж хуже…

Зажав бутылку в ладонях, Златкин зубами вытащил синтетическую пробку-наперсток. Нагретое на груди вино показалось горячим. Он отпил немного и передал бутылку Копылову. Тот глотнул, закашлялся, облил подбородок.

— Первый раз в жизни пью из горлышка. Пробел в воспитании. Но я его сейчас восполню… Мы с тобой сейчас, как алкаши под забором… А за что мы пьем? — Он говорил тихо, с трудом и все время толкал локтем назад, проверяя, не спит ли Златкин. — Есть один очень хороший тост. Оригинальным его не назовешь, но нам он сейчас подойдет… Дай бог чтоб не в последний раз — вот за что мы выпьем!

Златкин принял у него бутылку, хлебнул. Горлышко стучало о зубы. Неужели в последний раз? Он отпил еще глоток и вдруг вскочил:

— А-а-а! — Бутылка дзинькнула о темнеющий ствол, а Златкин рухнул в яму и затрясся.

Копылов смотрел на него, и в нем росло ожесточение. Минуту назад и он едва не сорвался на крик, но теперь Златкин лишил его права на жалобу. Из двух слабых кто-то должен быть сильнее, иначе крышка обоим.

— Кончай, — сурово сказал он. — Возьми себя в руки. Мужчина ты или кто?

Златкин утих, только дышал, как после бега, часто и тяжело. Копылов отодвинулся от него, плотней запахнул телогрейку. Вершину водораздела они, кажется, еще не прошли, значит, осталось километров восемь, чуть больше половины… Он принялся вспоминать все свои прежние походы, переходы и маршруты, случалось давать за сутки по сорок и больше, в сравнении с тем восемь километров — раз плюнуть, но то были другие километры и другое время. Он с досадой подумал, как часто тратил силы попусту, для своей или чужой потехи: соревновался в беге с собачьей упряжкой, на спор за четверть часа поднимался на трехсотметровую вершину, а в молодости (так он называл годы учебы в техникуме) два квартала нес на руках девушку. Как бы пригодились эти силы сейчас!

Взошла луна, разлив мертвенный свет. Снег стал полосатым от теней. Копылов покосился на скрюченную фигуру Златкина, и его охватила злоба. Да что он на самом деле! Неужто не понимает? Неужто  ж и т ь  не хочет?! Еще полчаса — и они пропадут, замерзнут! Здесь тайга, Крайний Север, и им сейчас не на кого надеяться, только на самих себя.

Все это надо было втолковать Златкину, убедить его, пока не поздно, но слова куда-то подевались. Копылов с трудом поднялся, тронул Златкина за плечо.

— Вставай. Пойдем!

Златкин весь ушел в свою «московку» и не шелохнулся.

— Ну!

— Отстань, — прохрипел Златкин. — К черту. Дай сдохнуть спокойно.

— Пойдешь, гад! — закричал Копылов. — Пойдешь! Я тебе сдохну!