Сибирский рассказ. Выпуск III

МАЛЕНЬКИЙ ТРАКТАТ О ЛЯГУШКЕ И ЛЯГУШАТНИКЕ

…Прежде они служили только ученым людям для их разнообразных опытов, и пленение лягушки почти всегда было и ее смертным приговором; в настоящее время их держат в соответственно устроенных клетках; хорошим обращением их можно в короткое время приручить к себе и найти в них хороших комнатных товарищей.

А. Э. Брем.

Жизнь животных.

С самого утра, порой задерживаясь до ночи, он просиживал в своей лаборатории — маленькой полуподвальной комнате, где зимой было слишком холодно, а летом — душно. Эта комната, где он фактически прожил последние пять лет, стала более родной, чем его одинокая холостяцкая квартира. Там было пусто, неприютно, только телевизор оживлял ее своими плоскими тенями и голосами, а здесь, в лаборатории, весь день, особенно ближе к вечеру, пели лягушки, голосили, заливались на разные голоса, словно в родной луже, под июльской луной.

Начав свою работу, он сразу же избрал лягушек. Материал, проверенный веками, благодатный и неприхотливый, он словно бы специально был создан для физиологии. Лягушек он любил той корыстной любовью, которой любят домашний скот — он любил в них пользу. Оборудовав для них террариумы с подогревом, он впервые нарушил бытовавшие в институте правила, по которым лягушки держались в эмалированных ведрах, навалом, отчего и гибли десятками. Своим нововведением он не столько доказал любовь к животным, сколько практицизм и бережливость. Для его опытов требовалось слишком много лягушек, чтобы можно было допустить их напрасную гибель.

Скоро его лабораторию прозвали лягушатником, и его самого за глаза называли тоже Лягушатником, хотя у него было и нормальное имя — Вадим. Он знал об этом и не слишком обижался, потому что, наполовину всерьез, он и сам называл себя этим прозвищем. Лягушатник так Лягушатник, ничуть не хуже какой-нибудь Двуустки или Анкилостомы, его коллег, получивших эти клички от студентов.

Приходя по утрам в лабораторию, он мыл руки, чтобы удалить городскую грязь, надевал чистый халат и кормил лягушек мучными червями, даже если через час им предстояло погибнуть под его скальпелем. Потом включал приборы, ловил первую попавшуюся лягушку и опускал ее в специальную ванночку. Туда же бросал, ватку, смоченную эфиром, закрывал колпаком и ждал, когда лягушка заснет, закрыв глаза и отдавшись науке. Привычным движением он зажимал ее поперек туловища левой рукой, просовывал ножницы под верхнюю челюсть, отсекал голову, длинной иглой разрушал спинной мозг и вскрывал грудную клетку. Маленькое красное сердце извлекалось, прикреплялось к кимографу и своим биением заставляло самописец вычерчивать кривые на барабане.

Другие лягушки испытывали на себе более утонченные методы. В мышцы их втыкались тонкие платиновые электроды, их заставляли вдыхать ядовитые пары, раздражали нервы электричеством, кислотами, вводили под кожу лекарственные препараты. Если у лягушек и был свой ад, то именно здесь — в лаборатории.

Трупы их, растерзанные и бесформенные, складывались в большую банку, ежедневно опустошаемую пожилой уборщицей, Лягушатника она называла по-своему — извергом. Лягушек она не любила, но полагала, что мучить животных нельзя.

Сам Лягушатник уважал своих подопечных. Они нравились ему неприхотливостью, живучестью, и порой он ловил себя на жалости к их мукам. Но их смерть превращалась в колонки цифр, таблицы, графики, стройные выводы, обещавшие близкое завершение интересной и важной работы. Своей смертью они хоть немного, но отодвигали смерть людей, больных неизлечимой болезнью. Собственно, вся работа и была направлена на поиски новой закономерности в физиологии живого организма. Жизнь — вот что объединяло человека и лягушку.

В соседней лаборатории работала Алла, по кличке Анкилостома. Звали ее так из-за привычки наклонять голову влево, что в сознании студентов ассоциировалось с внешним видом и названием паразитического червя — кривоголовки, по-латыни — анкилостомы. Прозвище в общем-то обидное и несправедливое. Занималась Алла не червями; несколько ободранных дворняжек отдавали ей свои желудочный сок, сочившийся из фистул в животе. В глубине души она была очень честолюбивой и, кажется, уже получила какие-то результаты, идущие вразрез с теорией, с помощью которой еще пытались объяснить всю физиологию.

Когда у нее получался опыт, она приходила в лабораторию Лягушатника, садилась за его спиной и молча, с улыбкой, наблюдала за его работой. Ей хотелось сразу же похвастаться, но она тянула время, говорила о пустяках и молчала о главном. Ей хотелось сразу же удивить весь мир. Удивление и признание одного Лягушатника было слишком малой платой за ее работу.