Сибирский рассказ. Выпуск III

Он ведь знал все наперед, он так хорошо, он наизусть знал все наперед! Скучаешь и томишься, засыпаешь с мыслью о ней и просыпаешься, думая о ней, потом обнаруживаешь, что половина прошла уже полевого сезона, и тогда разрешаешь себе считать, и впрямь считаешь недели и дни, и вот, наконец, летишь, аж крылышки за спиной, и вот прилетаешь, и обнимаешь ее, как ведь мечтал об этом, и насмотреться не можешь на нее, — сколько-то еще времени не можешь насмотреться, сколько-то еще времени не можешь выпустить ее из рук, — потом начинает само, исподволь, шебуришться где-то на дне первое раздражение, и наступает усталость, и накрывает тебя безразличие, а раздражение уже повсюду в тебе, оно растворилось в крови и разносится повсюду, раздражение только тобою и правит, а она-то, она-то делает вид, будто не понимает, а ты уж вовсе ничего не в состоянии с собой поделать, и вообще, какого рожна!

И зачем только он согласился на это свидание с ней в середине сезона? Что за бред, впрочем, он ведь сам предложил ей, сам, это ей только оставалось согласиться, да как же язык у него повернулся предложить ей встретиться в середине сезона здесь, на трассе! Она, конечно, могла бы и отказаться, разумной женщине точно пришло бы в голову хоть заколебаться, — это же бросить работу, лететь из Новосибирска шесть часов до Благовещенска, оттуда в Тынду на попутках хрен знает куда, через Лапри в Нагорный и дальше, и все для того лишь, чтоб сутки побыть вместе, дурацкая затея; а уж едва только она бы заколебалась, тут бы и он сообразил, какую сморозил глупость, и тем бы все и кончилось благополучно: он предложил, порадовал ее, и они оба решили, что это неразумно, и остались бы довольны друг другом. Так нет же! Она ухватилась за это, она вычислила, когда отряд выйдет к трассе, и вот он здесь, вот он, старый, сорокалетний осел, глядите на него, глядите все!

И уж совсем для смеху — эта история с ключом! Его приятель в Тынде, обычно вроде человек вполне нормальный, тут вдруг рассуетился, расстарался, не знал, похоже, как еще полюбезнее обойтись ему с гостьей, как перед нею расшаркаться, и решил, видите ли, ключ переслать сюда пораньше, с первой машиной, дать, представьте, Борису время навести порядок в половине вагончика, где можно было бы пожить, — и что из этого вышло? Шофер-то до сих пор не появился и возникнет, надо полагать, в лучшем случае к утру! И вот, значит, когда Марина приехала, принялись они бродить под дождем, расспрашивать про шофера, и никто ничего не знает, никто машину на перевале не видел, ключа, следовательно, нет, взломать, конечно, недолго, да не хочется, и потом еще парни в другой половине вагончика, их вежливое предложение потесниться, и это их простое объяснение: шофер забирает из Сигикты свою девчонку и приезжает, само собой, утром… Дождь, холод, туман, быстро опускающаяся, будто катящая прямо вниз с гор темнотища, и эта дурацкая история, и ни с чем ничего не поделаешь, и они уже промокли, и устали, и намерзлись, и еще и еще хождение по мосткам, по грязи, под моросью, среди балков и вагончиков, пропади все пропадом, вот что значит глупость так глупость, коли она уж началась, ей края не видно; наконец, юная кладовщица, она выдала Марине спальный мешок и отправила ее в женскую палатку, а Борису предложила переночевать в пустом складе.

Он попробовал полежать на левом боку, на правом, потом опрокинулся на спину. Капюшон штормовки подсунул под голову. Комфорт и уют. Дождь уныло постукивал по металлической крыше; так, не дождь уже, а капли, выпадающие из тумана. Южная Якутия. Южный берег Крыма. Кладовщица, конечно, выделила бы и ему спальник, да он и спрашивать не стал, так хотелось, чтоб было ему хуже, как можно хуже. Мерзни, мерзни, волчий хвост. Словом, он мог полностью наслаждаться ситуацией, которую сам создал. И времени для этого до утра хоть отбавляй. Он, кажется, застонал даже от досады и наслаждения, от сладости и отчаяния, горести, унижения и абсолютной удовлетворенности. Марина, конечно, заночевала бы с ним вместе в пустом складе, а не в женской палатке, да этого еще только недоставало, нет, не мог он позволить ей ночевать в каком-то там складе вместе с собой, он с железной твердостью отправил ее в комфорт палатка человек на двадцать, пусть, пусть лежит там в мешке, пусть, хотела приехать — вот и приехала, хорошо, он железно проявил заботу о ней, какого, действительно, рожна; и он вздохнул тяжко и горько от усталости и полной опустошенности.

Нары были новые, пахли свежеоструганным деревом. Нары, или как это называется, успел подумать Борис: настил, полки… Скоро он уснул, вымотанный долгим днем, да и прошлая усталость ему помогла, сезон был тяжелый, а он себя не щадил, работник он был хороший, дело свое отлично знал и отлично делал, геолог с порядочным опытом и научник с немалыми уже заслугами; так что он заснул, отключился и спал без сновидений, похрапывая посреди пустого склада.