Сибирский рассказ. Выпуск III

Однажды Иван Егорыч прочитал в дивизионной газете заметку о героизме врачей и санитаров эвакопункта, попавших в окружение. Скупо сообщалось:

«Советские военные медики под командованием военврача 3-го ранга Сахаровой сражались с гитлеровцами до последнего патрона, они геройски погибли: все до одного, но в плен врагу не сдались».

К моменту гибели Клавдии многие уже товарищи Ивана Егорыча пали в бою, но ничья смерть не образовала в его душе такую кровоточащую рану. «Значит, и мне суждено погибнуть вслед за Клавой, — почему-то решил Иван Егорыч. Но это было лишь отзвуком его страдания, не больше.

— Вечная память тебе, Клава, — прошептал Иван Егорыч и перевел свой медленный взгляд на другие строки.

— «Недоспасов Николай Ефимович, сержант», — читал вслух Иван Егорыч и про себя вспоминал: «Помню, помню, тракторист из колхоза «Комсомолец», хороший мужик был, работящий, одним из первых в районе трактор освоил. Он ехал по деревне, а за ним бежали с криком ребятишки, старухи и старики прижимались к своим завалинкам».

— «Неумелов Савва Кондратьевич, солдат», — снова вслух прочитал Иван Егорыч и подумал: «И этого помню. Бригадиром был в колхозе «Новая жизнь». Хорошие льны на своих полях выращивал… А фамилия у него несправедливая… Неумелов… Какой там Неумелов?! Мастер! Отличный мастер! И в армии не последним был — снайпер. Лихо было от него гитлеровцам… Помнится, погиб от минометного огня при обстреле наших позиций…»

— «Портнов Сергей Григорьевич, старшина», — продолжал читать Иван Егорыч. «Учитель из Сосновки, увлекался радиотехникой, — вспоминал Иван Егорыч. — Первым в районе сделал радиоприемник, созвал односельчан слушать радиопередачу. Никто, конечно, не верил, что можно услышать голос из города, до которого тысячи километров. Народ все-таки собрался у школы. Многие были убеждены, что учитель будет посрамлен. Вот вынесли стол, поставили на него ящик с какими-то замысловатыми катушками, обмотанными проволокой. Учитель залез на крышу школы, поднял на ней шест с проводом, потом сошел наземь, прикоснулся к ящику. В нем что-то захрипело, защелкало, и вдруг раздался громкий, отчетливый голос: «Внимание, говорит Москва, передачи ведет радиостанция имени Коминтерна».

Собравшаяся толпа мужиков, женщин, ребятишек бросилась врассыпную. Какая-то кликуша-старуха завопила на всю деревню: «Люди! Светопреставление… Идол наш учитель, антихрист! Бейте его!» Толпа воротилась, кинулась на учителя. Ящик был разбит до основания. Портной спасся в школе, заперев все двери и окна на запор. Какая дикость была, и какой мы путь прошли! И все это на моей памяти», — размышлял Иван Егорыч.

День угасал. Малиновое солнце опустилось в лес, где-то сразу за селом, и с полей повеяло медовой прохладой. А Иван Егорыч все не уходил с холма. Ведь триста фамилий значилось на чугунных листах, и каждая из них повествовала не только о себе — о времени, которое называлось теперь — история.

Разве просто было оторваться от этой земли, уехать куда-то, забыть их имена навсегда?.. Рассудок допускал это, а сердце отвергало, начинало стучать громко и яростно, до боли под лопатками.

Валерий Мурзаков

А ИМ ЖИТЬ…

Еще лет за пять до пенсии Шура Медведева говорила бабам со своего участка:

— Срок выйдет, дня лишнего не проработаю. И так с шестнадцати лет у станка. Без году сорок годов в упряжке получается. Может, хватит?

— Погоди, еще скучать будешь по заводу, — говорили ей.

— Ага. Слезами обольюсь.

Но когда ее провожали на пенсию, она все же всплакнула. Женщины в годах тоже заморгали, стали доставать из спецовочных халатов кто чистую ветошь, кто платок.

Председатель цехкома, совсем еще молодой, красивый парень, зачитывал приказ, в котором говорилось, что «за долголетний безупречный труд, а также в связи с уходом на пенсию Александра Матвеевна Медведева награждается…»

Две практикантки из училища преподнесли Шуре электрический самовар. Они были такие молоденькие и в своем смущении с пылающими щеками такие деревенские, что Шуре хотелось их расцеловать. Но, приняв подарок, она уже не могла этого сделать.

Шура села на место, поставив самовар на колени, и сидела так до конца торжества.

Домой к себе она тогда никого не приглашала, потому что зять был в загуле, тут не до гостей.

Улаживалось все это дело недели две. Шура не вникала в разлад а, дождавшись, когда Борис с Ириной, наконец, вместе пошли на работу, решила хоть как-то по-семейному отметить свои уход на пенсию. Созывать большой стол было уже вроде бы и поздновато.

В обед прибежала из школы внучка Галинка, поела наспех, засобиралась на тренировку.