Сибирский роман

И царское войско направилось на север, неделями передвигаясь на телегах или пешком через всю страну, чтобы помочь Строгановым. Никита и Максим были бессильны, а Семён в монастыре совсем состарился и готовился к отходу на небеса.

Уже когда Ермак Тимофеевич и его тысячи казаков на Тоболе сражались с всадниками Маметкуля, стрельцы заняли Пермскую землю, обосновались в небольших крепостях и начали охоту за самозваными священниками, разбойниками, грабителями и мошенниками. Они казнили несколько высокопоставленных вогулов и удмуртов, о чём быстро стало известно по всей земле, это обеспечило некоторое спокойствие.

В церквях тайно молились за Строгановых, а не за царя. Местные князья скрытно приходили на Каму и вели переговоры в Строгановском кремле о защите от царских дьяволов.

— Вот это Сибирь, — говорил им Максим Строганов, предоставив Никите показать ситуацию на карте. — Наше будущее лежит за Уралом — и ваше тоже, братья! Власть царя распространяется до гор. Но Сибирь будет нашей страной! Доверьтесь нам!

Для Мушкова и Марины, расположившихся в это время в пещере на Чусовой, эти слова ничего не значили. Люпин отсутствовал уже два дня, и они не знали, что с ним могло случиться.

На третий день они начали беспокоиться, часами стояли на скале и смотрели в долину, на дорогу, по которой Люпин должен был вернуться. Беспокойство за него стало сильнее любви. Страсть захлёстывала их только в первые двое суток жизни вдвоём. Они наслаждались своим счастьем, и Мушков, до сих пор проклинавший Новую Опочку, потому что там началась его кончина, как казака, теперь готов был назвать эту деревню святыней.

Время от времени он выходил из пещеры, чтобы покормить лошадей. Это было нелегко сделать, потому что трава стала жёсткой, а водой из реки лошадей не накормишь. На четвёртый день Мушков взял с собой четырёх лошадей и поехал за сеном. Недолго думая, по казацкой привычке, он заехал в долине на крестьянский двор, привязал хозяина, его жену и слугу в конюшне к столбу, погрузил сено на лошадей, и, весело насвистывая, вернулся назад на Чусовую.

После нападения в долине поднялся шум. Священник напал на крестьянина! Это было что-то новое, потому что все знали, что когда церковь собирает десятину, то всегда делает это с определённой учтивостью. Но чтобы священник напал, связал невинных людей, украл сено, мясо и овёс, а при уходе пригрозил: «Бог проклянёт вас, если расскажете об этом!» — такого не случалось здесь никогда.

Вечером пятого дня вернулся Люпин, весь в пыли и усталый настолько, что качался в седле. Мушков снял его с лошади и как ребёнка занёс в пещеру. Марина напоила холодным чаем, помыла голову и помассировала грудь. Потребовалось довольно много времени, прежде чем Люпин смог сказать несколько слов.

— Я достал для тебя крестьянскую одежду, Мушков, — с трудом произнёс он, не открывая глаз от усталости. — Слава Богу, что у меня получилось. Царские войска шарят по округе. Какой-то самозваный священник напал на крестьянский двор, до полусмерти избил хозяина, а жену и дочь опозорил! Какая жестокость!

— Я передушу их всех! — крикнул Мушков, вскакивая на ноги. — Это ложь! Что на меня хотят повесить? Я благословил крестьянина, даже не прикоснулся к жене и вообще не видел их дочь! Мариночка, разве я похож на чудовище?

— Теперь нет, — медленно сказала она. — Я тебе верю, Иванушка.

— Она верит мне! — воскликнул, сияя, Мушков. — Ты слышал, отец? Она верит мне! А ты?

— Так это был ты? — спросил Люпин. — Марина, как ты позволила этому идиоту уйти одному?

— Лошади голодали, отец. Нам нужно было что-то делать.

— Таким способом?

— Мне надо было попрошайничать и набивать сено в карманы? — крикнул Мушков. — Мир, отец, настолько плох, что не станет хуже из-за моего поступка!

— Можно и так на это посмотреть, Мушков, — устало сказал Люпин, засыпая. — Надень крестьянскую одежду, сынок.

Ночью они сожгли рясу священника и всё, что могло напомнить о казаках. В последнюю очередь — сапоги. Они ужасно воняли, когда их охватил огонь.

— Сколько лет я ездил в них, сколько в них впиталось лошадиного пота, — печально сказал Мушков и уставился на огонь. Сапоги шевелились в огне, как будто хотели выскочить. — Они видели Чёрное море, ногайские степи, леса Сибири. Теперь они горят. И Мушкова больше нет...

— Теперь есть другой Мушков, Иванушка, — тихо сказала Марина, целуя его в шею. — Самый лучший Мушков.

— Печник, который должен пресмыкаться перед людьми, чтобы получить работу! Мариночка, выдержу ли я это...

— Я буду с тобой, Иванушка!

— И что я скажу нашим детям? Что ваш отец был болваном, которого другие могли пнуть под зад, а он отвечал: «Спасибо, ваша милость!» Увидят ли они когда-нибудь степи Дона? Или стада лошадей на Волге? Или вишнёвые сады в наших деревнях? Услышат ли птичий концерт весной? Никогда? Мои дети!