Сидим, курим…

– У меня нет с собой Таро, – сокрушенно покачала головой гадалка, – я давно не ношу их с собой. Какой смысл, если никто не хочет слушать? Хочешь, пошли ко мне? Я здесь недалеко живу, вон в том доме. У меня зефир есть. И сырники.

Я хотела было отказаться, но вдруг взгляд мой упал на ее босые ноги. Старушка мерзляво поджимала пальцы. В тот момент ничего пугающе потустороннего в ней не было. Обычный одинокий человек, замерзший, жаждущий общения, немного выживший из ума, но еще отчаянно цепляющийся за последние крупицы здравого смысла.

И я кивнула:

– Ладно. Раз есть сырники, тогда пойдем.

Квартира у бабы Зины была роскошная, трехкомнатная. Высокие потолки, антикварный буфет с пыльным хрусталем, посеревший от старости паркет, старомодная скатерть с бахромой. Вот уж никогда бы не подумала, что уличная гадалка, наводящая на всех ужас своей стервозной прозорливостью, живет в таких царских хоромах. Зато становилось понятно, как ей удается неделями не выходить из добровольного заточения. Во-первых, такие роскошные хоромы не навевали депрессивных терзаний, во-вторых, если у нее были деньги жить здесь в гордом одиночестве, значит, и прислугу она позволить себе вполне могла.

Чистота в квартире была идеальная. Даже запахов никаких не витало ни по светлой просторной кухне, ни в ванной с проржавевшей сантехникой и потрескавшейся плиткой.

Запахи, как, впрочем, и лишние вещи, в этом пространстве не приживались.

Сунув ноги в войлочные тапочки и набросив на плечи цветастый платок, баба Зина хлопотала на кухне. А я подумала: вот странно – получается: она раздевается, чтобы пойти на улицу, а не наоборот.

– Глаша, чай готов!

– Вы знаете, как меня зовут? – удивилась я.

За несколько минут баба Зина успела сервировать стол по полной программе – и оладушки разогрела, и сырники извлекла из холодильника, и бутерброды состряпала, и распечатала коробочку зефира, и разлила по чашкам свежий чай. Столовалась гадалка богато, не по-стариковски.

– А то мне не знать! – фыркнула она. – Чай, не первый год здесь живу. Всех вас знаю. Ну, рассказывай, красавица, с чем пришла, с чем пожаловала к старухе?

– Вообще-то, – сконфузилась я, – вы меня сами пригласили. Видимо, чтобы датой смерти меня порадовать.

– Злая ты, – грустно улыбнулась старушка, – вот и внук мой также… И не заходит ведь и не звонит. А сырники-то ты ешь, для тебя пекла.

– Но я же…

– А то я не знала, что ты заглянешь! – хитро подмигнула она, и я подумала, что бедная баба Зина выжила из ума гораздо больше, чем мы по привычке полагали.

Впрочем, страческое угасание мысли никак не отразилось на ее кулинарных способностях. Приготовленные ею сырники были восхитительными: в меру сладкими, нежными, с легким привкусом ванили. Мне вспомнилась моя собственная бабушка – даже оставив балет, она до преклонных лет осталась безжалостна к своему вымуштрованному желудку, не видавшему гастрономических вольностей даже в Новый год. При этом готовила она, как именитый шеф-повар, за выходящие из-под ее гибких пальцев пирожки можно было душу продать.

– … все ведь как думали – встретилась старая ведьма с дьяволом, выжила из ума и теперь вредничает! – бубнила тем временем баба Зина. – Так-то оно так, только имя дьяволу тому – Васька, и он сын моей дочери непутевой!

– Что? – я встряхнула головой, отгоняя несвоевременные мысли и пытаясь сконцентрироваться.

– Васька – паразит… – Баба Зина промокнула увлажнившиеся глаза кончиком бумажной салфетки. – Всю жизнь душа в душу прожили. Баловала его, души не чаяла. Дочь-то моя ребенком не интересовалась, ей все гулянки да мужики. А потом и вовсе вышла замуж в Калининграде, здесь ей, идиотке, не сиделось. И с концами, там у нее новый сынок. Мы с Васенькой вдвоем остались. Работала я на износ, чтобы у него все самое лучшее было. Талант-то у меня с детства, да нехорошо мне, когда целый день кряду гадаю. Как будто бы кто-то через соломинку жизнь изнутри высасывает. Утром смотрю на себя в зеркало – вроде и ничего. А вечером – страсть жуткая, хуже покойницы. Глаза ввалившиеся, бледная, тощая. И чем мне Васенька мой отплатил? – Баба Зина прищурилась, и я замерла с надкусанным сырником в руке. – Семнадцать лет ему стукнуло. Он и говорит: давай квартиру разменивать, бабушка. Я – за валидол. В квартире этой я родилась, в войну не выехала, и муж мой здесь помер, и сама помереть только здесь хочу. Но Васька словно рогом уперся: я имею право на часть жилплощади. Так что правы люди, Глаша, я и правда лицом к лицу встретилась с дьяволом.

Неприятный холодок пробежал вдоль моего позвоночника – я вдруг подумала: а что моя собственная бабушка рассказывает обо мне алчным до сплетен соседкам? Не похожую ли историю? Хотя нет, бабушка у меня дворянских кровей – она из тех не растративших благородство людей, чье происхождение сразу в глаза бросается. Сплетничать она не будет. И соседок презирает – за их продранные на больших пальцах тапочки, за их сваренные без души и желания жирные супы, за их дряблые ляжки, за подбородки двойные. Тех, кто не уважает свое тело, бабушка считает плебеями.