Сидим, курим…

– Глашка, я знала, что ты так отреагируешь. Но попытайся меня понять. У тебя все-таки в Москве родители, которые помогут, если что. А я совсем одна. И другого выхода у меня просто нет… Короче, я вчера была на кастинге, послезавтра у меня съемки. А в пятницу фотосессия у Дракона для какого-то польского журнала. Дракон всегда платит хорошо.

Десертная ложечка выскользнула из моих рук и шлепнулась на пол.

– Маринка… Ты что забыла, что с тобой произошло?! Ты ведь чуть не погибла!

– Это была случайность, – покачала головой она. – Я не первый год в бизнесе, сама не понимаю, как так лоханулась. Говорила вчера об этом с Драконом, он пообещал меня подстраховывать, если что.

– Мне кажется, ты делаешь непоправимую ошибку…

– Глашка, не надо! Принимай меня такой, какая я есть. И на что, по-твоему, я должна жить?

– Но ты же собиралась искать работу…

– Не будь наивной. У меня нет ни образования, ни опыта. Одна смазливая мордашка. Ну сходила я на два собеседования к мужикам, которые секретарш искали. И что ты думаешь? Оба обрадовались. Увидели меня – глазки так и загорелись. Сразу стало понятно, в чем будет заключаться моя работа. Оклад восемьсот долларов! Да мне за одну сессию столько платят. А работа, между прочим, та же самая, только без камер.

Я потрясенно молчала.

– И не надо так на меня смотреть! Вообще, с тех пор, как у тебя появился Данила, ты стала какой-то… снобкой.

Я поперхнулась:

– Да что ты говоришь такое?! Между прочим, этот сноб Данила спас тебе жизнь!

– Спасибо, – криво усмехнулась она. – А теперь пусть не мешает мне жить так, как я хочу. И ты вместе с ним!

Что я могла ей сказать?

Какое-то время сидели молча. Маринка то и дело посматривала на часы – ее тонкое запястье обнимал изящный серебряный ободок. Любимое приобретение – антикварные часики, украшенные мелкими брильянтами. Несколько месяцев страстного потения перед камерами – и заветные часики в кармане.

– Ну а зачем ты меня позвала? – спросила она.

– Да так. Хотела про Лену рассказать. Она на Маврикий уехала, с Пупсиком.

И тут Марина огорошила меня во второй раз:

– Знаю, – спокойно сказала она, – Ленка мне перед отъездом звонила, советовалась.

– Что? Она тебе звонила? И ты ничего не сказала мне?!

– А смысл? – спокойно передернула плечами Марина. – Я заранее знала, что ты скажешь. Примчишься со своими страстными речами и, брызжа слюной, толкнешь речь об искренности и самооценке.

Комната закружилась у меня перед глазами. В голове вальсировали горячие оранжевые шары. Что она такое говорит? Что? С каких это пор две ближайшие подруги объединились против меня?

– Ты, Глашка, в последнее время стала какая-то… другая. Уж прости, но с тобой стало сложно.

Я растерянно на нее смотрела – Маринка прятала глаза, ковыряясь в своем незаправленном салате.

– Ленка была в истерике. Говорила, что не хочет жить, что она потерялась, что не любит своего Пупсика и не знает, что ей делать.

– И что ты ей посоветовала? – спросила я, хотя ответ был предсказуем.

– Я сказала, что в ее жизни было достаточно любви. Что нельзя годами порхать над асфальтом, потому что рано или поздно ты на него шмякнешься и больно разобьешь коленки. Надо когда-то подумать о будущем. И если в ее жизни появился такой потрясающий шанс, было бы грехом его упустить.

– Так, значит, это она из-за тебя… изменила свое решение!

– Думаю, в глубине души она была со мной согласна. Конечно, твои слова ее смутили, но в итоге победил здравый смысл. И не надо так на меня смотреть! Глаша, ты всегда была идеалисткой. Знаешь, что я подумала, когда впервые увидела тебя?

– Что? – потрясенно прошептала я.

– Я подумала: ну как такие создания умудряются выживать в этом городе?

– Но когда мы познакомились, я была другой. Я только сбежала из дому, я первую неделю жила одна…

– Поверь мне, за эти годы ты не изменилась, – усмехнулась Марина. – Конечно, наивность и вера в то, что светлое будущее придет само собой, – это здорово, но… Аглая, так нельзя! Лена свой выбор сделала.

– Но…

– И если ты хочешь по-прежнему с нами общаться, давай больше не будем это обсуждать. – В нежном Маринкином голосе появилась несвойственная ей твердость. – И насчет меня тоже. Поверь, принять это решение было непросто. Но мне это нужно, понимаешь? Нужно для выживания. Я же не хочу убраться в свой родной город, где все обо мне давно и думать забыли! Я не хочу менять свою жизнь…

… Она говорила что-то еще. Долго говорила, проникновенно. Но почему-то мой мозг не желал воспринимать смысл ее слов – наверное, то была своеобразная защитная реакция. Под убаюкивающий монолог я десертной ложечкой осторожно ковыряла пирожное и думала о своем.