Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

Нетрудно представить себе, что в эти дни творилось с Рейли. Арест Савинкова и «провокация ОГПУ» — это было еще полбеды. В конце концов, «на войне, как на войне», и от поражений и гибели никто из ее участников не застрахован. Но измена, не только физическая, но и идейная, покаяние, опубликованное в большевистских газетах, вывели Рейли из себя. Рушилось одно из главных дел жизни Рейли последних лет, на которое он потратил столько времени, сил и денег (часто — последних). Ставка на Савинкова в антибольшевистской борьбе оказалась не просто проигрышной, Рейли в этой игре не просто потерпел поражение — нет, все закончилось позорным и унизительным «пшиком». И всего-то за несколько дней.

«Простите, если сегодня я не буду писать больше… — писал Рейли Мягковым. — Сегодня физически и душевно не в силах…»

«У Иуды тоже были мотивы»

Советские газеты обрушили на своих читателей вал сенсационных и пропагандистских материалов. Репортажи из зала суда, отклики на процесс известных людей… В бой брошены лучшие советские пропагандисты: Карл Радек, Емельян Ярославский, а 3 сентября с разоблачительной статьей в «Правде» «Савинков и его друзья» выступил Василий Ульрих — недавний председатель суда. «Подтягивают» даже вдову Георгия Плеханова Розалию Марковну, которая напомнила, что «Георгий Валентинович… был всегда очень невысокого мнения о его теоретическом понимании революционных задач и решительно не любил в нем склонности к легкомысленным выступлениям как в литературе, так и в политической деятельности. Этот элемент в характере Бориса Викторовича он называл авантюристическим, а всем известно, как строго Плеханов относился к авантюризму, в какой бы среде он ни появлялся».

Общий смысл этих выступлений сводился к тому, что раз силу и справедливость советской власти признал такой ее выдающийся враг, как Борис Савинков, то это говорит о многом. Значит, и другим стоит подумать над вопросом: не сложить ли оружия и им?

Но большинство эмигрантов явно не собирались этого делать.

Савинкову сполна припомнили вот эти его «загробные фантазии». Оценки и характеристики «раскаявшегося Савинкова» в эмигрантской прессе — «Живой мертвец», «заживо похороненный», «давно уже в гробу», «разложившийся при жизни отступник» — часто удивительным образом совпадали с тем, что писала советская пресса. 21 сентября 1924 года в газете «За свободу!» писатель Михаил Арцыбашев отмечал: «Савинков умер. То, что теперь становится на ходульки и тщится играть всероссийского Гамлета от революции на красных подмостках, — это уже не Савинков. Это — смердящий труп Савинкова. Это ужасно… Мы будем бороться без Савинкова, будем бороться против него, но мы будем бороться и не сложим оружия до тех пор, пока большевики не падут».

А тот же Алексей Куприн изобразил Савинкова настолько гадливо, что и читать-то не очень приятно: «Большевикам нечего радоваться и нечем гордиться. В их руках не Савинков, а его “выползень”… Это редкое словечко… означает тонкую внешнюю оболочку на змеиной шкуре. Каждый год, линяя, змея трется меж камней и вылезает из нее, как из чулка. Выползень так и остается валяться на земле. Я однажды видел в музее выползень удава длиною в десять метров».

Призывы «не судить падшего вождя слишком строго» раздались, пожалуй, только от родственников Савинкова[86].

Рейли не собирался жалеть «старого друга». Он до последней возможности сомневался в его предательстве и пытался найти какие-то другие причины того, что с ним произошло. Но теперь, когда картина стала ясной, обрушил на него всю мощь своего гнева. «Дорогие друзья, — писал он Мягковым 7 сентября 1924 года. — …Я всей душой с Вами в Вашем горе, я глубоко понимаю, что Вы, как родные, переживаете, но даже из уважения к Вашей скорби я не могу молчать. Я имею право сказать, что я никому не уступал в моей любви, дружбе, преданности и жертвенности по отношению к Б. В-у, и поэтому я имею право сказать, что предательство Б. В. для меня вне всякого сомнения. А раз я в этом убежден, то мой долг, как врага большевиков и друга России — резко отмежеваться от Б. В-а и всюду, всячески клеймить его измену и предательство…

Разве… мы, его политические товарищи, можем его простить? Нет, и в тысячу раз нет. Он был наш идейный и политический вождь… он не мог не знать, какой чувствительный удар он наносит своей изменой антибольшевистскому делу. Он сделал ошибку, он попался в ловушку, он должен был исполнить свой последний долг, т. е. достойно умереть. От исполнения этого долга никакие политические соображения, а тем паче, никакие личные чувства его не должны были удержать. Но он не умер, а предпочел игру с большевиками, надеясь, что он их перехитрит. Нет — не перехитрит! Потому что левые его ненавидят, а правые его презирают, оба действуют заодно и проявили величайший ум; использовали его гениально, как для внутреннего, так и для внешнего употребления, используют еще, выжмут его, как лимон и или выбросят за границу, или, по первому предлогу, пристрелят. Нет, нет ему оправдания!..»