Сидни Шелдон. Узы памяти

Десять минут спустя, сидя на заднем сиденье министерского «даймлера», Алексия сбросила туфли и тяжело вздохнула.

– Что стряслось с этими людьми, Эдвард? Они такие трусы!

Сэр Мэннинг неловко заерзал. Он перевязал ранку на лбу, объяснив, что случайно поранился на кухне, но порезы на груди было труднее обработать. Они мучительно болели, и он постоянно трясся от страха, что кровь может просочиться через сорочку. Сергей требовал информации о миссис де Вир, что-то достаточно скандальное и серьезное, чтобы выдавить ее из министерства. Но пока что Эдвард не имел ни малейшего представления о том, как ее раздобыть. И все это, вместе взятое, не давало сосредоточиться.

– Скажите, Эдвард, неужели они забыли, сколько людей погибло за этот флаг?

– Очень сомневаюсь, что Чарлз Моусли забыл, – процедил сэр Эдвард. Боль была почти непереносимой. – Три года назад его сын был убит в Афганистане, в провинции Гильменд. Наступил на мину. Его разорвало на куски.

– О Боже! – вздохнула Алексия. – Я не знала.

– Это было в ваших информационных бюллетенях, министр внутренних дел.

– Разве? Черт! Неудивительно, что он был так обидчив при обсуждении этой истории с флагом. Почему вы не остановили меня, Эдвард?

Оба понимали, что вопрос был риторическим.

Несколько минут оба молчали. Каждый думал о своем. Эдвард смотрел в окно.

«Сегодня он еще суше и чопорнее, чем обычно. Я ему не доверяю».

Мысль была мгновенной и неожиданной, скорее инстинктивной реакцией, чем критическим суждением.

«Я не доверяю ему. Но он мне нужен. Если я собираюсь выжить в этом серпентарии, хороший личный секретарь жизненно необходим. Нужно найти способ работать вместе».

– У вас есть предложения, Эдвард?

– Какого рода, министр внутренних дел?

– Как наладить отношения с Моусли. Я употребила слово «трусливый» по отношению к человеку, сын которого погиб на войне.

– По моему опыту, министр, извинение – всегда первый шаг.

– Позвонить ему?

– Я бы написал. Письмо, не имейл. Официальное. Написанное от руки извинение всегда отдает достаточной степенью раскаяния.

Алексия улыбнулась:

– Спасибо, Эдвард, я так и поступлю.

Менее чем через час Генри Уитмен узнал о фейерверке в министерстве внутренних дел. Чарлз Моусли грубо оскорблен. Для прессы сделано совершенно недопустимое заявление, причем без его согласия. Его даже уведомить не позаботились!

А ведь и недели не прошло с тех пор, как Алексия де Вир так же бесцеремонно оскорбила русских, бросив на заседании парламента реплику насчет отмывания денег. И вот теперь это.

Он пришел в бешенство.

– Позвонить министру внутренних дел, премьер-министр? – с энтузиазмом спросила Джойс, секретарь Уитмена. Среди женщин-тори Алексия была еще менее популярна, чем среди мужчин, стоявших во главе партии.

– Да.

Уитмен поколебался.

– То есть нет. Позвоните в центральный офис и позаботьтесь о том, чтобы никакого заявления не было сделано, пока я его не увижу и не одобрю.

Джойс вскинула брови:

– Вы не хотите поговорить с миссис де Вир, сэр?

– Разве я недостаточно ясно выразился? – рявкнул Генри.

Секретарь вышла. Оставшись один, Генри позвонил с личного телефона.

– Мне нужна эта информация.

– Вы ее получите.

– Когда? Меня выставили на посмешище! Нужно нечто такое, что я мог бы использовать.

– Скоро.

– Надеюсь, у вас хороший источник.

– Мой источник безупречен. В очень хорошем месте. Прекрасно стимулирован.

Последовало короткое молчание.

– Хотите увидеть снимок?

– Снимок?

Прежде чем Генри успел ответить, на экране телефона появилось эмэмэска. Генри открыл ее и тут же об этом пожалел.

– Иисусе милостивый!

Иисус Христос, наш Господь и Отец, принимает вас в сердце свое.

– Аллилуйя!

Молодая женщина-священник совсем недавно начала служить в церкви Святого Луки, но прекрасно справлялась со своими обязанностями. Гилберт Дрейк был небольшим поклонником женщин-священников, но даже он согласился сделать исключение для этой девушки с распущенными светлыми волосами, стройной фигурой и трогательными веснушками.

– Иисус Христос прощает ваши грехи и омывает в святой воде любви своей.

– Аллилуйя!

– Крестные родители и восприемники, погрузите в купель послушников.

Гилберт Дрейк положил руку на плечо мальчика и нажимал, пока голова ребенка не скрылась под водой купели, и несколько секунд наблюдал, как на поверхность всплывают угольно-черные пряди. Как волосы трупа.

«Как легко утопить человека! Утопить ребенка».

Что для этого надо? Просто стоять и ничего не делать.

Какая греховная мысль! Гилберт выкинул ее из головы.

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа.

– Аминь.

– Теперь поднимите послушников, очищенных от греха, на свет Господа нашего.

Дети, отфыркиваясь, появились из воды. Прихожане радостно завопили. Дети обнимали крестных и восприемников мокрыми ручонками. Крестный сын Дрейка уставился на него, торжествующий, с дырками вместо зубов. Гладкая кожа индийца была единственным коричневым штрихом среди бледных ист-эндских мальчишек.

– Я сделал это, дядя Гил! Сделал!

Глаза Дрейка наполнились слезами.

– Да, Никил. Твой старший брат так гордился бы тобой!