Сидр для бедняков

— Предатель! Гнусный предатель… — Слезы душили Марту. Она пыталась отбросить плечом упавшие на лицо пряди волос и, уже не скрывая, плакала. — Никогда не прощу тебе этого, до смерти не забуду, что ты сблизился со мной ради того, чтобы меня предать…

— Неправда, — повторил Рейнир. — Выходит, ты очень плохо меня знаешь, если женский инстинкт не подсказывает тебе…

— Ты лжешь! Лжешь! Не верю ни единому твоему слову. Да разве я могу теперь тебе верить?

— Нет, ты должна меня выслушать. В прошлом году я дал Фоллеру конкретный ответ на конкретный вопрос. И если в этом году он или кто-нибудь другой из руководителей Фонда спросит меня, соответствуешь ли ты занимаемой должности, я отвечу так же.

— Они с самого начала знали, что я далека от политики и религии. Я их тогда еще предупредила, что я самый рядовой, обычный человек, однако вполне самостоятельный.

— Но у тебя связи с неблагонадежной публикой!

— Я протестую против термина «неблагонадежный». Не смей так говорить!

Рейнир пожал плечами.

— Не притворяйся. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Ты приглашала в Учебный центр лекторов, о которых достоверно известно, что они — ну как бы это выразиться помягче — не скрывают своих ультралевых симпатий.

— Быть может, именно этим людям ты обязан своей жизнью, свободой.

— Постой. Дай договорить. Да, во время войны они много сделали. Не спорю, такой человек, как Стратман, был подлинным героем Сопротивления. Не удивительно, что ты, как их сподвижница, принимаешь все так близко к сердцу. Но кто поручится за то, что они, эти люди, не были завербованы еще задолго до сороковых годов и не обучались основам ведения партизанской войны уже тогда? Они ведь и раньше скрывали свои убеждения. Конечно, тебе, девчонке, импонировало их мужество, умение во что бы то ни стало добиваться намеченных целей, хотя, в сущности, за всей их деятельностью скрывался совсем иной расчет, вовсе не желание спасти свою страну, вернуть ей свободу в том смысле, как мы это понимаем. Как ты думаешь, почему Стратман спас жизнь твоей матери, почему помогал вам обеим? Да потому, что вы много знали и могли ему на всякий случай понадобиться. Конечно, и Стратман и его компания с восторгом принялись за разработку программы для Учебного центра. Ты предоставила им великолепную возможность проникнуть в эту область и закрепиться там. Вот где зарыта собака, а ты говоришь об идеалах, об отношении к тебе. Ни ты, ни твои идеалы их не интересовали. Ведь не случайно — я это говорю с твоих слов — после ликвидации Учебного центра они стали реже видеться с тобой. А ребятня, с которой ты возишься сейчас, вряд ли интересный для них объект…

— Меня тошнит от твоих гнусных подозрений, — с трудом выдохнула Марта. — Я даже не знаю, что хуже: то, что ты сыграл в моей жизни двойную роль, или то, что для своего оправдания ты сваливаешь вину на моих друзей и стараешься подорвать мое доверие к ним.

— Я понимаю, тебе неприятно, но, поверь, твоя беда в том, что ты по-прежнему видишь их сквозь призму военных лет. Ты их идеализируешь, сама того не замечая. Наверно, немалую роль сыграла здесь бедность, в которой ты выросла. Каждый раз, когда ты об этом рассказывала, я думал, что участие в Сопротивлении было для тебя потому так важно, что давало подготовку для будущей борьбы…

— Что ж, занимайся своими психологическими домыслами. Но меня от них избавь! Что ты знаешь о лояльности, о настоящей дружбе?

— Но ты даже не потрудилась разобраться, в каких случаях твои друзья выступают «за» и в каких — «против». Вполне возможно, что они были орудием в чужих руках. Думай, Марта, думай! Это люди, для которых верность дружбе никогда не была решающим аргументом.

— Нет, это ты не потрудился разобраться! И ты не смеешь обвинять их в непорядочности, в беспринципности. Скажи на милость, по какому праву захватили власть те, кто тебе так мил? Народ их не выбирал!

— Я понимаю, к чему ты клонишь, — прошипел Рейнир. — Тебе хотелось бы услышать от меня признание, что порочна вся система, где задают тон люди вроде моего отца…

Они стояли лицом к лицу, и каждый читал в глазах другого отчуждение и враждебность.

— В жизни такого не говорила. Не в моих привычках видеть только черное и белое.

— Вслух ты этого не высказывала, но я никогда не мог отделаться от впечатления, что ты так думаешь. Недоверие ко мне засело в глубине твоей души как заноза, и преодолеть это чувство ты не способна. Для тебя я был и оставался человеком из другого лагеря. Сознайся, так оно и есть. Боюсь, ты меня ненавидишь не меньше, чем ненавидишь Софи.

— Я ненавижу Софи? — с безграничным удивлением переспросила Марта.

— У нее на подобные вещи интуиция безошибочная.

— Она так и сказала, что я ее ненавижу? Из-за тебя?

— Ну, может быть, ты ее ненавидишь не из ревности, а как-то подсознательно, потому что она воплощает все то, что чуждо тебе. А мне ты не прощаешь, что я не разделяю твоей ненависти к ней.