Сигер Брабантский

Учение Сигера, представляющее собой явное покушение на исходные принципы христианской эсхатологии, не могло не вызвать настоящий скандал в схоластической философии. При всех своих разногласиях как францисканцы, так и доминиканцы подвергли яростной критике аверроистскую доктрину как еретическую. За «Трактатом о заблуждениях философов» неизвестного автора последовало в 1256 г. выступление Альберта и римской курии при папе Александре IV В 1270 г. Фома подверг в специальной работе «О единстве разума против аверроистов» (в одной из рукописей она озаглавлена «О единстве разума против магистра Сигера») беспощадному осуждению идеи Сигера, как «непристойное заблуждение». В основных своих произведениях («Сумма против язычников», «Сумма теологии» и др.) Фома постоянно возвращается к этой теме, категорически отстаивая акт творения души, ее бессмертие и загробную жизнь.

В то время как Аквинат обвиняет аверроистов в том, что их воззрения противоречат учению Аристотеля, августинисты, выступая единым с ним фронтом против аверроизма, упрекают томизм в приверженности аристотелизму. Ожесточенная травля томистами и августинистами латинского аверроизма не прекращалась долгие годы и после гибели Сигера. В конце XIII в. на это учение обрушился в своем «Вопросе о возможности множественного разума против аверроизма» Эгидий Римский, а в начале XIV в. — знаменитый каталонский схоластик Раймунд Луллий в «Вопросах о свободе души» и в «Книге против заблуждений Боэция и Сигера». Ближайший ученик и сподвижник Сигера фигурировал здесь отнюдь не случайно. Единственное сохранившееся (наряду с двумя письмами) его произведение — «О высшем благе, или Жизни философа» дает развернутое изложение антирелигиозного этического учения.

Этика благоразумия

Благоразумие в обыденном смысле было, конечно, чуждо непокорному Сигеру, отважно бросившему вызов клерикализму и мужественно боровшемуся против безропотного служения теологии. Он был приверженцем аристотелевской дианоэтики. Как известно, и в Никомаховой и в Эвдемовой этике Аристотель сочетает этические добродетели— умеренность, справедливость, мужество, доброжелательность — с добродетелями, коренящимися в «дианойе», духовном облике, обусловленном разумностью, умозрением, познанием, вдумчивостью, мудростью. При их сочетании, стремлении к осуществлению этих добродетелей достижимо высшее благо — истинное счастье, эвдемония.

Арабский и латинский аверроизм, основываясь в своем этическом учении, как и в других отраслях философии, на перипатетических идеях, одинаково чуждых и мусульманскому, и христианскому вероучению, порывает с религиозными нормами и санкциями морали. «Правильное действие, — по словам Ибн-Рушда, — это совершение поступков, приносящих счастье, и избегание поступков, приносящих муки» (37, 190–191). Познание этих поступков он называет «практическим разумом», который служит основой поведения человека, предохраняя от того, что угрожает человеческому благу. Его этика проникнута антирелигиозным убеждением, что на добродетели основано высшее счастье, осуществимое в посюстороннем мире. В своем комментарии к учению Платона о государстве он прямо говорит, что «невозможно то, о чем часто говорят теологи нашего времени, а именно что добро и зло, заключаются в боге… мало того, это явная нелепость, что все даяния, относящиеся к нему, представляют собой какое-то благо» (38, 203). Секуляризация нравственности — лейтмотив аверроистской этики. Аверроэс осуждает миф о загробной жизни и отрицает догму воскрешения. «Я знаю, — пишет он, предвосхищая П. Бейля, — людей в высшей степени нравственных, которые не придают никакого значения этим вымыслам и не уступают ничуть в добродетели тем, которые в них верят» (36, 95). Следуя дианоэтике, Ибн-Рушд утверждает, что высшее блаженство — в совершенстве разума, рационального познания, миропонимания.

Учение Сигера о морали безоговорочно примыкает к этическим принципам аверроизма. Если первой великой заслугой Сигера в истории западноевропейской общественной мысли было отмежевание знания от веры, провозглашение независимости рационального мышления от догматических прерогатив, то второй его исторической заслугой, требовавшей не меньшей отваги, было отмежевание морали от религии, претендовавшей на монополию в области нравственности. Оградив познание от вероучения, он сочетает его с добронравием. Доброе дело — это то, что соответствует добронравию. «Доброе дело — это то, что соответствует здравому разуму, злое дело — то, что ему не соответствует. Здравый же разум является таким, который соответствует благу человеческого, рода» (7, 87). Безнравственные поступки неразумны, неразумные суждения безнравственны. Мудрость и добродетель неразлучны.