Сигнальные пути

Лекс все так же ездил в Россию – в Москву, Питер, Челябинск. Привозил деньги, но больше не привозил горящих глаз и сбивчивой, страстной скороговорки с надеждой на скорые перемены. Вместо чаемого обновления в России теперь был закон против усыновления иностранцами больных детей-сирот, а выпускница философского факультета МГУ, кричавшая веселое, хулиганское «Богородица, Путина прогони!» сменила яркую балаклаву панковской группы на тюремный ватник и объявляла голодовку, чтобы привлечь внимание к условиям жизни бесправных зэчек, над которыми в мордовских лагерях продолжали измываться так же, как тридцать, пятьдесят, семьдесят лет назад, словно «Архипелаг ГУЛАГ» так и не был прочитан. Наш президент-уголовник казался почти душкой на фоне несменяемого кремлевского упыря, который даже внешне с каждым годом все больше походил на Кощея. Друзья все чаще заговаривали об отъезде, даже те, кто в голодные и нищие девяностые бил себя в грудь и кричал – я, да никогда! Оказалось, бывает безвыходная, остановившаяся сытость, еще более невыносимая, чем голод. Или просто мы были уже не так молоды, чтобы радоваться жизни вопреки мелкому, но неумолимо нарастающему беззаконию и массовому отуплению, что постепенно утягивало страну в болото нового застоя.

В юности, когда я металась, не зная, какую дорогу выбрать, мне несколько месяцев подряд снился один и тот же кошмар – унылая, коричневая комната в Луганском педе, где нам объявляют, что в результатах биологической олимпиады, написанной в одиннадцатом классе, обнаружилась ошибка, и если сейчас, пять лет спустя, я не смогу переписать ее заново, то все мои последующие достижения (включая университетский диплом) будут аннулированы. Я беру билет в руки и понимаю, что не помню ни одного из этих вопросов, беспомощно оглядываюсь по сторонам, но не вижу ни одного знакомого лица и просыпаюсь в необъяснимом ужасе и слезах. То, что происходило с нами сейчас, было похоже на этот сон.

В воздухе висело исступленное желание перемен. Квартиры были куплены, долги выплачивались, дети росли. Нам были нужны новые цели. Фирме требуется миссия – как сказал бы Лекс. Словом, соткавшимся из всеобщего ожидания и тоски, стала «Евроассоциация».

Первые активные разговоры об этом начались еще год назад. Только-только прошел футбольный чемпионат [15] и схлынули из Киева, Харькова и Донецка веселые и по-хорошему сумасшедшие европейские болельщики, так не похожие на мрачных и агрессивных российских фанатов. И всем вдруг загорелось, захотелось такой же, как у них, веселой, честной, разумной жизни. Жизни без взяток и вранья, без отжимания бизнеса и ментовского беспредела. Потому что, как говорил один мой друг, – у нас, конечно, менты пока еще не расстреливают людей в супермаркетах, как в России, но если начнут, никто не удивится. Хотелось разумных и понятных правил игры сверху и до низа. И когда Янык объявил, что подписание ассоциации откладывается в долгий ящик, народ вскипел.

Не думаю, что кого-то особенно волновали размеры кумовства и воровства Януковича до этого момента, но тут возмущение было единодушное – суки, ну вы воруете себе – и воруйте, но нам-то, нам-то дайте наконец пожить нормально! За Таможенный союз с Россией агитировали такие рожи, что даже самому далекому от экономики человеку становилось ясно, что хоть чучелком, хоть тушкой, а нужно бежать и спасаться из удушающих братских объятий. В ответ на идиотский кремлевский закон о запрете нижнего белья из синтетических тканей в Киеве улыбчивая девчушка таскала озорной плакат «Я девочка! Я не хочу в ТС! Я хочу кружевные трусики и ЕС». Майдан начинался весело и многолюдно. Движение, зародившееся, как перепись пары сотен сетевых активистов, втягивало в себя новые и новые тысячи людей всех возрастов; казалось, вот-вот все всколыхнется, изменится, будет услышано. Сегодня было 29-е, Лекс должен был вернуться из Киева. Я мерила шагами коридор и сама себе удивлялась – я не помню, когда в последний раз ждала мужа с таким волнением. Поезд из Киева пришел полчаса назад, почему же его до сих пор нет? Суп стынет…

Наконец раздался звук ключа в двери. Лекс ввалился в прихожую тяжелой походкой, не похожей на его обычный летящий шаг, клюнул меня куда-то между ухом и шеей и прошел прямо на кухню. Ничего не спрашивая. Ничего не говоря.

– Ну что там, в Киеве? – Я хотела всего лишь задать вопрос, но это прозвучало как крик.

– Ничего, – ответил он, не поворачиваясь. – Ничего не будет. Во всяком случае, не сейчас.

И от голоса мужа веяло холодом и безнадежностью, каких я не слышала у него никогда раньше.

– Ну а как же митинг, 24-го сто тысяч человек было…