Александр Шантаев
Сигналы точного времени
Сане и Марине Чебаковым с любовью
*
В карантинной изоляции, уже переболев, хотя этого тогда не знал, я стал видеть видения былого, но приказывал себе не принимать, не смотреть, отворачиваться, не отзываться. – Они показывались напоследок перед тем, как исчезнуть. – Это были прощания. Кратчайший вдох и всё! Его можно обрисовать, описать, но его больше не будет, потому что показался и умер (и показался, именно что умирая). В меру своих более чем туманных естественнонаучных представлений, я предположил, что отмирает сама материя, «физика», нейроны мозга, энтелехия моего материального сознания; в срезе в сколе улавливаются импульсы распада. После, место, где они жили, остаётся серым, уменьшившимся и мёртвым. Мне кажется, хотя не уверен, благодаря вакууму карантина, падение в себя привело в молчании и тишине к предельному обострению чувств, когда весь процесс стал виден воочию, на глазах. Мне всё ярче мерещились видения далёкого прошлого, как в густом спелом малиннике, или у усыпанной плодами яблони, – весь охвачен, разом окутан, поглощён ароматом, светом и тенью и длительностью, – эта длительность глубока (застилает реальность) – и мгновенна, подобно тончайшему проколу, исчезает сразу, как её вчуствуешь – вдохнул и не стало… Что-то виделось, глотком, вдыханием-вздохом, как поднимающиеся к верху микропузырьки счастья, не отягощённого собою смертным, обернув, объяв исчезали уже безвозвратно, рассыпающие на свету археологические ископаемые (в художественном институте на летней археологической практике в древнегреческой Ольвии сдувалась с ладони зеленоватая пыльца «дельфинчиков», – всё что осталось от медных монет, вынутых из раскопа). Было обычно в междусонье, в начале ската, подвисания в засыпанье, или в нечаянной отрешённости при бодрствовании, будто паутиной по волоскам кожи.
Я начал писать будто из чувства опасности. Мне было жалко потери не себя теперешнего; бесконечно не выразить как отчаянно жалко было терять навсегда детство, …хотелось поймать неуловимое, что есть в детстве, что впечатляет, откладывается слоем личности, как слоем обертки, лепестком луковицы, пронизывает, изумляет, но остается несказанным, так как детское восприятие чуткое и чувствительное, а инструменты неловки.