Сигналы точного времени

Жёлтые, зеленоватые, голубые, серо-дымчатые парные круглые стёкла от солнечных очков. Были в комплекте с оправой для крепления сменных стёкол, оправа разломилась и стёкла стали моими.

55.

Плетётся сонная лошадка, запряжённая в телегу, сбоку на облуке до красноватой черноты загорелый цыган дядя Коля Бочкарёв, между золотых клыков – мятая папироса, гоняет языком по углам рта, чтобы сподручнее хрипло орать: «Кому шарики на даровщину! Старьё берём!» В телеге вповалку разного утиля: мотки алюминиевой проволоки, гнутые велосипедные обода, медные детали, ворохи тряпья, перекрученная подошвами обувь, кости, шкурки сусликов, чайники, сковородки, дырявые кастрюли… От наваленной груды старья забористо пованивает тухлятинкой и прелой ветошью. Тащим дяде Коле консервные банки, тяжёлые мослы, что откопали на свалке, выковырянные из разбитых аккумуляторных коробов во дворе лесхоза свинцовые решётки… Коричневым в чёрных трещинах пальцем он цепляет капроновую авоську с принесённым добром на крючок безмена, прикидывает и в качестве платы протягивает пучком или в горсти охапку воздушных шариков. В пыльце белесой присыпки, плоские, тёмных цветов (зеленого, синего, красного) разной формы, овальной, грушевидной или маленьким вытянутым соском. Кончик с твердым валиком-каёмкой во рту чуть горчит, при надувании обоняется отдающий спертой резиной дух внутри. Надутые сферы, овалы, продолговатые колбаски мыльно-размытых нежных оттенков жёлтого, голубого, зеленого, розового при касании скрипят, легонько позванивают. Лопнувший шарик никогда не пропадает зря: из скукоженных ошмётков выдуваются небольшие пузыри, перекручиваются, затягиваются и скрипучими, клацающими катышами тугого воздуха можно щелкать друг друга по лбу.

Сын дяди Коли, тоже Колька, как-то через наш двор волочил за собой на верёвке худого лисёнка, в другой раз хвастался насквозь ржавым, но настоящим револьвером.

56.

Ссым на мучнистый желтый песок, хлюпающий шелест заполняет ямки, задевает незадачливых муравьёв. Валерка вопит, привлекая внимание к высокой дуге, Юрка хочет выписать первую букву имени, криво и лишняя мокрая черта по овалу; я стараюсь ровным кругом и обрызгиваю носки сандалий, капли тут же становятся бархатными от приставшей пыли.

57.

После первой носки пахнут чуть сладковато кожаной изнанкой, не проступил, даже не наметился тёмный круг пятки, только вжат по светло-бежевой стельке. В гладком мыске пальцы, особенно большой, не выдавили себе удобные лунки. Цвет неприлично свежий: не нога, они голые. Неношеные вещи, особенно обувь в магазине на полках, полуботинки или туфли в таком поставе – каблуком поверх один другого с разведенными носками как будто эту позу принял танцор балета (а редкий день не передают по телевизору какой-нибудь балет, хотя бы отдельный номер) - они любят схожим образом выставлять ступни в блестящих тапках на тесёмках, как если бы тело было чьим-то чудным заковыристым почерком, выпрямив корпус, выдаваясь обтянутыми устрашающими ляжками словно к каждой примотано по кирпичу, так они у них выпирают. Сандалеты жестки, ремешок не приучен к застёжке, гнётся неохотно, не почернел от блестящей втулки, штырь застёжки туго, толсто с усилием втискивается в чёткую круглую дырочку в сыромятной ленте,  пальцами принуждается его толщина, неподатливость, бесчеловечная фабричная деталь, одна из прочих - мыска, подошвы, пятки, вместе притворяющиеся моей обувью, неприрученной, дикой, отловленной мамой для меня среди десятков других на полках обувного и посаженной в серую картонную коробку. Взглянуть со стороны - не мои, безличные «сандалии-нога», новые, купленные, аккуратные, родительский присмотр, забота, сетование на скорый снос и быстрый рост («как горят!»), но сетование задом наперед, наизнанку, потому что в голосе мамы и любование, и гордость, и довольство.  Как от мигнувших фар дальнего света ночью на мгновение видишь свою тень отброшенной на стену, – его тень отбрасывается на экран стены. Есть я, мама и тот другой «я», с кем не совпадаю и ревную к нему слегка. – Это он быстрее быстрого вырастает из обуви и одежды, и эти новые чужие сандалии скорее ему, чем мне. Они теснотой – родительское-мамино присутствие в общем по улице беге, топанье, разворотах, прыжках, их свежая новизна  – надзор: не разбеганы, не запылены, не испинаты, не присвоены; прочная кожа крепким каркасом схватилась-держится, опирается о землю жёсткой, будто деревянной подошвой не желающей быть незаметной, сгибающейся нехотя, но оттого побуждает с увлечением мять её, сгибать-разгибать, вставать на цыпочки, резко опускаться, как бегуны перед стартом. – Ох, учить их ещё и учить, обхаживать, обпинывать, обтоптывать, дикая неприрученная обувка. Нестерпимая. Чем сильнее вместе, тем скорее будет забыта.

58.

Уклончивый оттенок дуста, спёртого запаха в давнишних мотках и разноцветных прядях мулине, будто утративших крепость карандашных стержнях – осенне-жёлтых, ярко-зелёных, счастливо-красных, ласкательно-розовых и задумчиво-сиреневых.

59.